Рубинштейн описывает схему построения произведений, которая, как он считает, предсказуема:

«…герой, балующийся психостимуляторами, получает доступ, иногда несанкционированный, к тонкому знанию (замечательна в этом смысле история с «маркой» ЛСД, съеденной героем, которая оказалась «пропуском на пять человек на станцию сжигания мирового мусора»), где он узнает нечто, полностью перестраивающее его представление о мире. У Петьки Пустоты было сумасшествие и кокаин, здесь тот же кокаин, грибы и ЛСД. Типы старые; истории – новые» [193].

Я. Шапиро, анализируя построение произведений Пелевина, замечает:

«Герои колоритные, хорошо выписанные, но тоже совершенно необязательные… Очень много изящной спекуляции на эзотерических штампах. Мардук тебе, Иштар, Вотан с Локи, вервольфы с волколаками…» [222].

Однако трудно согласиться с убеждением критика о том, что, взяв какое-нибудь философское построение, писатель выворачивает его парадоксальным образом и прячет где-нибудь на периферии, но как бы в привязке к некой зашифрованной сверх-идее романа. Которую, собственно, читателю и предлагается найти. Очевидно, что писатель берёт определённую, а не какую-нибудь философскую концепцию, кроме того, он постоянно её повторяет не только в одном отдельно взятом произведении, но практически во всех своих книгах:

«В чём прелесть пелевинских книг (в том числе и «П-генерации») – так это в том, что их можно воспринимать под любым углом зрения. Хочешь – как глубокую эзотерику. Или как блестящее надругательство над рекламой… [222]».

Думается, если понимать «Generation ‘П’» только как «блестящее надругательство над рекламой» – это явно неполное понимание книги, упущение самого ценного. Понимание читателем «глубокой эзотерики» – обязательный элемент для полного понимания большинства «серьёзных» произведений В. Пелевина.

Л. Каганов говорит об энциклопедичности «Generation ‘П’». Это касается и пелевинских персонажей:

«Каждый абзац можно снабдить точной ссылкой – где, когда и при каких обстоятельствах идея была придумана и применена в работах Мастера. Хоть викторину устраивай. Отец называет сына странным именем, связанным с древней цивилизацией. Кто сказал “Омон Ра”? Правильно. Два очка. Главный герой встречает старого друга, тоже литератора, и эта встреча выводит унылую судьбу главного героя на новый виток. Кто сказал “Чапаев и Пустота”? Пять очков. Читаем дальше. Эпизоды “из жизни крутых”, неповторимо остроумный взгляд на механизмы российского бизнеса – откуда? “История пэйнтбола в России” и “Греческий вариант”. Произведения почти не издавались, кто угадал – сразу двадцать очков. Кто вспомнил “Папахи на башнях” – еще десять. Кто припомнил Володина из “Чапаева и Пустоты” – еще два очка [111]».

К характеристике критиком персонажей можно отнести его наблюдение об «одухотворении» Пелевиным окружающего мира: «пресловутые насекомые», «ностальгические цыплята», «кошки» или «оборотни», «разумные сараи». Критик считает, что лучшее определение для главного героя Пелевина – «бывший интеллигент».

«Главным объектом и единственным носителем разума безо всяких аллегорий стал человек. И человек этот, так внутренне похожий на недавнего Петра Пустоту, является героем нашего времени. Родившийся при старом режиме, но живущий при новом. Человек, потерявшийся в мире, человек, ищущий главную истину, но человек пассивный и созерцающий»[111].

М. Визель в статье «Легко ли не быть Пелевиным?» пишет, что героем Пелевина является в какой-то мере сама современная жизнь. Сначала читатель должен отождествить себя с героем романа, поверить в абсолютную достоверность описываемого, а потом книга проводит его, как ученика, «в эту самую Внутреннюю Монголию, при этом каждая деталь нашей повседневной жизни становится деталью коана:

«…Его герои – вот они, среди нас, мы вписаны в одни и те же реалии, и, главное, их мучают те же проблемы – в отношениях с миром, с людьми, с собой, что и меня, я легко могу с ними отождествиться… А ведь это, между прочим, едва ли не важнейшая черта того, что он пишет и едва ли не важнейшая причина, почему я его читаю. Мне кажется, что именно Пелевин внёс в русскую литературу нового героя, которого я условно хочу окрестить “новым русским интеллигентом”. До Пелевина я не сталкивался в литературе с героем того поколения и той социальной среды, к которой принадлежу сам… у Пелевина действительно такой герой, причем, это нечто общее для всех его персонажей, начиная от цыплёнка и сарая и кончая Петькой [60]».

С. Корнев в статье «Блюстители дихотомий. Кто и почему не любит у нас Пелевина» затрагивает и пелевинского героя, которому “плевать на мир, на его приманки”.

«Мир же при этом почему-то не только не мстит герою за это, но, наоборот, начинает играть по его собственным правилам… Вспомним, что пелевинский герой остается «интеллектуальным кладоискателем» даже в ситуации конца света, когда всё вокруг рушится и падает и когда, казалось бы, самое время забыть о духовных странствиях и заняться элементарным выживанием, а ещё лучше – “бизнесом”» [118].

Примечательна своей литературоведческой содержательностью статья А. Кащеева «Гурд Пелевин». В ней критик произвёл анализ стиля, поэтики, персонажей:

«По мнению Пелевина, чтобы выжить сегодня, нужно, в первую очередь, обладать “цинизмом, бескрайним, как вид с Останкинской телебашни.Татарский – идеал такого циника. Причем, циника во всём. Татарский принимает Россию как банановую республику. Принимает как должное, без боли в сердце… Однако циничен не только Татарский и все герои «Generation ‘П’». Очевидно то, что циничен и сам Пелевин» [115].