Понимание характера как социально-исторической конкретики человеческого бытия было центральным в марксистском литературоведении. В. Ф. Переверзев считал, что сущность искусства сводится к воспроизведению психологии и характера, свойственных определённой форме жизни; образ является проекцией социального характера, находимого писателем в действительности. Но более всего распространено смысловое наполнение слова «характер», под которым понимается не жизненная основа изображаемого, а персонаж, воспроизведённый в многоплановости и взаимосвязи его черт, и поэтому воспринимаемый как живое лицо. Это в наибольшей мере характерно для реалистического искусства ХIХ века. Установка на сотворение и воссоздание характеров как живых лиц в многообразии их свойств открыла искусству, особенно литературе, путь к освоению человеческого мира как индивидуально-личностного. Что касается реального человека, то в качестве полноценной личности он начинает проявлять себя, когда он внутренне независим от стереотипов и предписаний социума. М. М. Бахтин считал, что личность раскрывается только диалогически (как «ты» для «я») [37]. Человек, как личность, одновременно живёт в мире некоторых правил, которых старается придерживаться всегда. С другой стороны, он всё время в состоянии нескончаемого процесса формирования, саморазвития, самопознания; остаётся незавершённым. Делая обзор понятия «характер», Хализев пишет, что в Европе человек начал осознаваться как личность в средние века, что связано с возникновением христианства. Возникает вопрос, а что с другой –нехристианской половиной мира, когда там человек начал осознаваться как личность?

Различные концепции типизации, укоренившиеся в XIX веке, современные исследователи считают односторонними, так как они не объемлют всех форм художественного освоения реальности. Хализев также отмечает, что «внехарактерность» совсем иного рода присуща многим произведениям последних столетий. Мир человека в литературе «потока сознания» постигается как нестабильный, аморфный, чуждый какой-либо определённости. К примеру, Г. Гессе в романе «Степной волк» оспаривает традиционную реалистическую литературу, в которой каждое лицо – чётко обозначенная и обособленная цельность, называет соответствующую эстетику поверхностной и дешёвой. Гессе считает, что, в действительности, любое «я», даже самое наивное, – это не единство, а многосложный мир, хаос форм, ступеней и состояний, наследственности и возможностей; тело каждого человека цельно, душа – нет. Поэзия, по Гессе, оперирует мнимоцельными и мнимоедиными персонажами. Писатель считал, что единство личности является лишь «иллюзией» [211].

Термины «характер», «тип», «подражание», «символизирование» констатируют разные аспекты связей искусства с внехудожественной реальностью. В статье В. А. Беглова «Характер и характерология в эпических исканиях русской литературы середины ХIХ века» говорится, что, несмотря на частое использование термина «характер» в литературоведении, наполнение его остается неопределённым [40]. Об отсутствии строгой дифференциации понятий «характер», «человек», «личность», «литературный герой», «образ» говорят и другие исследователи. Семантическая близость этих понятий обусловила частое употребление их в одном синонимическом ряду. Большинство современных теоретиков литературы понимают характер как образ человека, увиденный не изнутри, не с последней смысловой позиции самой личности, а извне, с точки зрения другого, и увиденный как «другой», а не как «я». Характер, во многом объектный образ, предполагает наличие всезнающего автора, обладающего по отношению к герою авторитетной и бесспорной позицией вненаходимости, с которой он может завершить и объективизировать своё создание. Актуальной проблемой в литературе середины ХIХ века было осмысление понятий «тип» и «типизация». Как говорилось выше, под термином «тип» понимают реализацию в персонаже повторяющейся черты, свойства, качества личности, либо воплощение общего в индивидуальном. В характере же преобладает внутреннее движение, в типе только устойчивые, сформировавшиеся признаки. В. А. Беглов высказывает предположение, что в 40-е годы имелось не менее трёх исходов в парадигме «характер – тип». Первый нашел выражение в классических произведениях натуральной школы, в первую очередь, в физиологическом очерке. Герой здесь – социальный тип в чистом виде; индивидуальный план сведен к минимуму, изображаемый человек – один из многих. Второй из возможных исходов шкалы «характер – тип» основан на осознании того, что тип – не законченный продукт, а определённое звено в цепи, связывающей характер и автора. Характер вырастает в тип словно бы для того, чтобы быть отражённым другим «я». Большинство классиков ХIХ века плодотворно пользовалось этим способом, который, предполагают, восходит к Лермонтову, но концептуальную завершённость получил в романах Гончарова (Штольц – Обломов).

Устоявшаяся практика взаимного отражения постепенно переросла в «двойничество» (Ф. М. Достоевский). Притягательность приёма объясняется тем, что им «расшатывается» завершённость типа, того, к чему он изначально тяготеет. Третий способ называют «прозрачностью» или «проницаемостью» типа. Он реализуется тогда, когда обобщение возводит тип в сверхтип. В сверхтипе авторская позиция обнажается до предела. Подобное мы можем наблюдать в «Рудине» и в «Отцах и детях» И. С. Тургенева [40]. В 40-е годы ХIХ века имелось два резко отличавшихся друг от друга подхода к характеру. К. С. Аксаков и другие современники отмечали наличие в литературе персонажей, пребывающих в состоянии неведения, например, героиня повести Г. Ф. Основьяненко «Фенюшка». Такие характеры слишком статичны, чтобы образовать разветвлённую систему субъектных отношений в произведении. В противоположность такому типу персонажей – герои романа Ф. М. Достоевского «Бедные люди», о которых можно сказать, что это не классические неподвижные изваяния, а образы действующие, подчинённые закону развития, движущиеся – при всей их свободе и случайности обстоятельств – всегда по указанному направлению к одной цели. В дальнейшем наблюдается соединение описанных тенденций («Кто виноват?»Герцена) [40].

В вышедшей в 1842 году статье «Портрет Н. В. Гоголя» журнала «Современник» описаны способы создания характеров. В первом способе в характере называется главное, основное, он тяготеет к максимальной определённости. Второй способ заключается в изображении сложного, неоднозначного характера. Мастерами создания сложных, уникальных, внутренне противоречивых характеров считаются Н. В. Гоголь (Андрий в «Тарасе Бульбе», Чичиков в «Мёртвых душах»), М. Ю. Лермонтов (Печорин). Показательными в плане смены художественного сознания в сторону сложности и неоднозначности характера считаются произведения И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского [40].

По мнению А. В. Михайлова, эпопейный и романный способ видения мира реализуются в двух типах характера [158, 189]. «Греческий» характер обнаруживает свою направленность «вовнутрь» и, поскольку это слово приходит в сопряжённостьс внутренним миром человека, строит это «внутреннее» извне – внешнего и поверхностного. «Новоевропейский» характер строится изнутри наружу: «характером» называется заложенная в натуре человека основа или основание, ядро, как бы порождающая схема всех человеческих проявлений. В этом отношении интерес к эпопее в середине ХIХ века поддерживался надеждой на восстановление (восполнение) утраченного характера [158, 189].

В современном литературоведении распространено мнение, что традиционное деление персонажей на группы, составление различного рода классификаций, критерии выделения характеров должны быть иными, нежели называние психологических или социальных черт, составление портретов героев и антигероев по этическим признакам (добрые и злые, хитрые и простодушные, эгоисты и альтруисты и так далее). Важный аспект при исследовании характеров – взаимоотношения автора и героя. Также не следует забывать, что, решая проблемы героев, мы решаем и проблемы общечеловеческие. В целом, каждому писателю свойственны свои принципы, приёмы создания характеров. Когда, например, говорят о чеховской характерологии, то часто отмечают отсутствие одномерности в изображении человека: у него нет ни злодеев, ни ангелов. Автор достаточно нейтрален, никого не обвиняет и не оправдывает; в характерах наблюдается совмещение противоречивых качеств, смешение лирического, драматического и комического начал. Чеховскую традицию отмечают у М. А. Булгакова. Считается, что контрасты в характерах у Булгакова не так заметны, как у Чехова. Это объясняется разным соотношением «событийного» и «разговорного» моментов в пьесах Чехова и Булгакова. Для чеховских пьес характерен принцип ослабления событийной стороны. Различия характеров зафиксированы у Чехова преимущественно в разговорах персонажей: самохарактеристика, характеристика через других персонажей, обилие деталей. У Булгакова больше событий и меньше «разговоров». Характеры персонажей Булгакова раскрываются больше в поступках и действиях. Как оппозиция рассмотренным характерологиям (в сторону упрощения, схематизации в изображении человека) – «кожаные куртки», каковыми изображали коммунистов, рабочий класс в двадцатые годы XX века (Б. Пильняк).

Говоря о характерологии в творчестве В. О. Пелевина, необходимо учитывать и постмодернистский контекст. Постмодернисты «доказывают невозможность существования целостной личности человека, который, по их понятиям, способен выступать только во фрагментированном состоянии, а любая попытка логически мыслить приводит его к подчинению стереотипам, клише мышления, выработанным господствующей идеологией [105, 195]. Н. Е. Лихина в работе «Актуальные проблемы современной русской литературы. Постмодернизм» раскрывает специфику человека эпохи постмодернизма. Последняя определяется тем, что он существует уже после того, как произошло децентрирование и уже не работают такие привычные мифологемы, как Бог, Природа, Душа. Для человека в постгуманистическую эпоху характерно ощущение катастрофы, конца света. Вся мировая история начинает восприниматься как фатальный процесс, человечество обречено, сам человек, как стало ему представляться, вовсе не мера всего сущего, наоборот, он слаб и глубоко ущербен. Бытует мнение, что концепции личности у постмодернистов нет. Человек – это антиличность, антигерой, персонифицированное зло [149]. Человек в постмодернизме радикально отличается от предшествующих концепций человека в искусстве. Само понимание действительности и стратегия её восприятия резко изменилось: доминируют нестабильность, хаотичность, фрагментарность. Под вопросом оказалось существование целостной личности как таковой. Известны такие постмодернистские интерпретации человека: человек – «негативное пространство» (Р. Краус), «случайный механизм» (М. Сересс), «фрагментарный человек» (Ж. Деррида) [105, 180]. Широко известна концепция Р. Барта о «смерти субъекта». В постмодернизме человек рассматривается как «дивид» (Ж. Лакан) – фрагментированный, разорванный, смятённый, лишённый целостности человек Новейшего времени. «В современном представлении человек перестал восприниматься как нечто тождественное самому себе, своему сознанию, само понятие личности оказалось под вопросом, социологи и психологи (и это стало общим местом) предпочитают оперировать понятиями "персональной" и "социальной идентичности", с кардинальным и неизбежным несовпадением социальных, "персональных" и биологических функций и ролевых стереотипов» [105, 78]. Для постмодернистского типа личности характерны алогизм и немотивированность поступков, непредсказуемость, спонтанность поведения, нестандартное восприятие мира, неумение правильно ограничивать свои желания, подсознательная тяга к разрушению всего и вся в совокупности, суицидальные мотивы, что, прикрыто благочестивой внешностью, социальным статусом. Всплески негатива ничем не мотивируются. Демонстрируется торжество абсурда, доходящего до безумия [149]. Постмодернистский лингвистический переворот привёл к тому, что вся человеческая культура представляется как сумма текстов, сознание как текст, бессознательное как текст, «Я» как текст, текст, который можно прочитать по соответствующим правилам грамматики, специфичным, для каждого вида текста, но построенным по аналогии с грамматикой естественного языка [105, 187]. Считается, что В. О. Пелевин – постмодернист, но вряд ли можно однозначно сопоставить его героев с описанным выше постмодернистским типом. В его произведениях нет такого законченного, полноценного для этого литературного направления сложного героя (характера). Более того, сам Пелевин не считает себя постмодернистом, говорит, что у него свой стиль: