меня предупредить? Или… – она вытащила сапфир из–под блузки и подняла. – Что это?

Касьян сказал, так я считаюсь твоей рабыней. Он врал, Морозко?

Он молчал.

Она подошла ближе и тихо добавила:

– Если бы ты хоть немного переживал за бедняжек, которых целуешь в темноте, ты

бы рассказал мне всю правду. Больше лжи я сегодня не потерплю.

Они смотрели друг на друга с каменными лицами в серебряной тьме.

– Вася, – прошептал он из теней. – Сейчас не время. Уходи, дитя.

– Нет, – выдохнула она. – Сейчас время. Я ребенок, что ты должен мне врать?

Он молчал, и она добавила с тихим надрывом в голосе:

– Пожалуйста.

Мышца дергалась на его щеке.

– В ночь перед его смертью, – сухо сказал Морозко, – Петр Владимирович лежал без

сна рядом с пеплом сожженной деревни. Я пришел к нему на заходе луны. Я рассказал об

угасающих чертях, о страхе, что посеял священник, о Медведе, что почти освободился. Я

сказал Петру, что его жизнь может спасти его народ. Он хотел, и сильно. Я повел твоего

отца за собой в день, когда Медведь был скован, и он прибыл вовремя на поляну… и умер.

Но я не убивал его. Я дал ему выбор. Он это выбрал. Я не могу просто забрать жизнь, Вася.

– Ты соврал мне, – сказала Вася. – Ты сказал, что отец просто очутился на поляне

Медведя. О чем еще ты соврал, Морозко?

Он снова молчал.

– О чем же? – прошептала она, держа камень между ними.

Его взгляд метался от камня к ее лицу, острый, как осколки.

– Я его сделал, – сказал он. – Льдом и своими руками.

– Дуня…

– Взяла это у твоего отца. Петр получил его от меня, когда ты была ребенком.

Вася дернула за кулон, и он был сжат в ее ладони, а обрывки цепочки свисали.

– Зачем?

Она думала, что он не ответит. А потом он сказал:

– Давным–давно люди оживили меня, дали лицо холоду и тьме. Назначили меня

править ими, – он смотрел мимо нее. – Но… мир менялся. Монахи пришли с бумагой и

чернилами, с песнями и иконами, и я стал слабее. Теперь я лишь сказка для непослушных

детей, – он посмотрел на синий камень. – Я не могу умереть, но могу угаснуть. Могу

забыть и быть забытым. Но… я не готов забывать. И я привязал себя к человеческой

девушке силой в ее крови, и ее сила сделала меня снова сильным, – его бледные глаза

вспыхнули. – Я выбрал тебя, Вася.

Васе было не по себе. Это было связью между ними, а не общие приключения,

симпатия или огонь в ее плоти от него. Это. Этот кристалл, эта не–магия. Она подумала об

угасающих чертях, что таяли в их мире колоколов, и как ее ладонь, ее слова, ее дары

делали их ненадолго настоящими.

– Потому ты привел меня в свой домик в лесу? – прошептала Вася. – Зачем ты

отгонял мои кошмары и одаривал меня? Зачем… целовал меня во тьме? Чтобы я верила в

тебя? Была твоей… рабыней? Это был план, чтобы сделать себя сильнее?

– Ты не рабыня, Василиса Петровна, – рявкнул он.

Она молчала, и он продолжил нежнее:

– Мне этого хватает. Мне нужны были от тебя эмоции… чувства.

– Поклонение, – парировала Вася. – Бедный демон холода. Все твои верующие

повернулись к новым богам, и ты остался захватывать сердца глупых девочек, что не

знают ничего лучше. Потому ты так часто приходил и уходил. Потому просил носить

камень и помнить тебя.

– Я спас тебе жизнь, – резко ответил он. – Дважды. Ты носила камень, и твоя сила

поддерживала меня. Разве это не справедливый обмен?

Вася не могла говорить. Она едва его слышала. Он использовал ее. Она обрекла

родню. Ее семья была разрушена… как и ее сердце.

– Найди другую, – сказала она, удивляясь спокойствию в голосе. – Найди другую для

своего талисмана. Я не могу.

– Вася… нет, ты должна выслушать…

– Я не буду! – закричала она. – Я ничего от тебя не хочу. Я никого не хочу. Мир

велик, ты найдешь другую. Может, в этот раз ты сразу ей все расскажешь.

– Если ты сейчас оставишь меня, – ровно ответил он, – будешь в ужасной опасности.

Чародей тебя найдет.

– Так помоги мне, – сказала она. – Скажи, что хочет сделать Касьян.

– Я не вижу. Он окружен магией, отгоняет меня. Лучше уходи, Вася.