стояли посреди буйства. Он тоже был с уздечкой, крепко привязанной к двери загона, его

передние ноги были связаны. Вася пробежала к нему и обняла шею коня.

«Я боялся, что ты не придешь, – сказал Соловей. – Я не знал, где тебя искать. От тебя

пахнет кровью».

Она взяла себя в руки, суетилась с его уздечкой, а потом рывком сорвала ее и

бросила на пол.

– Я здесь, – прошептала Вася. – Я здесь. Почему лошадь Касьяна сияет?

Соловей фыркнул и тряхнул головой, радуясь свободе.

«Она – величайшая из нас, – сказал он. – Величайшая и опаснейшая. Я не узнал ее,

ведь не верил, что ее могут взять силой».

Кобылица смотрела на них, насторожив уши, ее глаза пылали.

«Выпусти меня», – сказала она.

Лошади, в основном, говорили ушами и телами, но Вася слышала этот голос в своих

костях.

– Величайшая из вас? – шепнула Вася Соловью.

«Освободи меня».

Соловей тревожно царапал пол.

«Да. Отпусти нас, – сказал он. – Мы уйдем в лес. Тут не место для нас».

– Да, – вторила она. – Тут не место для нас. Но нужно выждать. Отплатить долги, –

она разрезала путы на ногах жеребца.

«Освободи меня», – повторила золотая кобылица. Вася медленно встала. Лошадь

смотрела на них глазом, похожим на растопленное золото. Плохо сдерживаемая сила

кипела под ее кожей.

«Вася», – тревожно сказал Соловей.

Вася едва слышала. Она смотрела в глаз лошади, как в светлое сердце огня, и сделала

шаг, другой. Соловей за ней верещал:

«Вася!».

Кобылица жевала пенную золотую уздечку и смотрела на Васю. Вася поняла, что

боится этой лошади, хотя никогда еще не боялась лошадей.

Может, это, может, что–то еще – недовольство из–за страха, которого не должно

быть – заставило Васю схватиться за золотую уздечку и сорвать ее с головы кобылицы.

Лошадь застыла. Вася застыла. Соловей застыл. Казалось, мир замер.

– Кто ты такая? – шепнула она кобылице.

Лошадь склонила голову, медленно – очень медленно – коснулась груди золота, а

потом коснулась щеки Васи носом.

Ее плоть пылала, и Вася, охнув, отпрянула. Она коснулась лица и ощутила волдырь.

А потом мир снова двигался, и Соловей за ней встал на дыбы.

«Вася, назад».

Кобылица вскинула голову. Вася попятилась. Лошадь встала на дыбы, и Вася думала,

ее сердце остановится от этой страшной красоты. Она ощутила порыв жара лицом. Ее

дыхание замерло в горле.

«Я родился жеребенком, – сказал ей как–то Соловей. – Или вылупился», – она

попятилась и ощутила дыхание Соловья на шее, впилась в замок его загона, не сводя

взгляда с золотой кобылицы… кобылицы?

«Соловей», – подумала Вася.

Не было других? Лошадей, что были… Эта кобылица… Нет. Не кобылица. Совсем

не кобылица. На глазах Васи вставшая на дыбы лошадь стала золотой птицей, больше

всех птиц, что видела Вася, с пылающими огнем крыльями, синими, оранжевыми и алыми.

– Жар–птица, – сказала Вася, слова звучали так, словно она никогда не сидела в

ногах Дуни, слушая истории об этой птице.

Хлопанье крыльев птицы послало обжигающий жар в ее лицо, края ее перьев были

огнем, что дымились. Соловей завизжал в испуге и триумфе. Лошади вокруг испуганно

верещали и брыкались.

Жар трепетал и превращался в пар в зимнем воздухе. Жар–птица разбила доски

загона, как прутья, и полетела к крыше, посыпая искрами, как дождем. Крыша не была

преградой. Птица пробила ее, за ней тянулся свет. Она поднималась все выше, яркая, как

солнце, и ночь стал днем. Где–то во дворе раздался гневный рев.

Вася смотрела вслед птице, раскрыв рот от потрясения и ужаса, без слов. Жар–птица

оставила огонь, что медленно поглощал сено. Огонь поднялся по сухой доске, и новый

жар коснулся обожженной щеки Васи.

Вокруг удивительно быстро поднимался огонь и горький дым.

С криком Вася опомнилась и побежала освобождать лошадей. Ей показалось на миг,

что она видит рядом маленького духа конюшни цвета сена, и он шипел: