Попытка поступить в театральный московский вуз не увенчалась успехом. Нина Михайловна Дорошина, принимавшая вступительный экзамен, даже не подняла на меня головы, затем громко высморкалась и пригласила следующего. Я поступила в Тульский институт культуры, где мне предстояло освоить профессию режиссера театрального коллектива. Четыре года пронеслись как мгновение. День выдачи дипломов совпал с моим двадцать вторым днем рождения. Мечты о переезде в Москву приобрели более реальные очертания, и я начала собираться в дорогу. В родном городе меня ничто не держало, и я чувствовала себя свободной, как выбившийся из связки воздушный шарик, который медленно набирает высоту и превращается в маленькую черную точку, и только Богу известно, что с ним происходит, когда эта черная точка навсегда исчезает в небесном голубом пространстве. Что буду делать в Москве, я точно не знала, но и оставаться в городе, где по ночам горит одинокий фонарь на главной улице, навевающий тоску, я точно не хотела. Было ли мне страшно покидать родной город? Нет. Я знала, что будет нелегко, но все-таки ощущение неизвестности настолько будоражило мои мысли и наполняло тревожной радостью, что я ждала отъезда, как ребенок ждет Рождества. Родители не препятствовали моему решению и помогали собираться в дорогу, они и сами всю жизнь мечтали уехать из этого города, но им это так и не удалось.

Вечер перед отъездом оказался напряженным. Красный чемодан ждал в углу своего часа, вот только с адресом еще предстояло определиться. За годы моего взросления между мамой и теткой пробежала черная кошка, что конкретно случилось, они тщательно держали в тайне, но перестали звонить друг другу. Первое время я поддерживала общение с теткой. Долгие московские переговоры воспринимались матерью как предательство, поэтому вскоре под давлением недовольной мамы я перестала звонить ей тоже.

– Нет, не буду звонить, – мать раздраженно брякнула телефонной трубкой. – Испортились у нас отношения много лет назад, ты же знаешь. Был бы наш отец жив, он надрал бы ей задницу, и дело с концом. – Она резко ударила о колени опухшими от многолетней работы ладонями, встала и, подняв указательный палец к потолку, добавила, сделав при этом такое выражение лица, как будто ей в голову пришло что-то гениальное: – Лучше так, без предупреждения появиться на пороге, и у нее не останется выбора. Спустя время она привыкнет: живет одна, а с тобой все веселее.

– Да ладно, мам, это у нее с тобой разборки, меня-то она любит, – я пыталась ее успокоить, заметив нервозность в голосе и в движениях.

– Глупая ты еще, молодая. Переживаю я за тебя очень, – она протянула ко мне руки, – иди обниму, – и прижала мою голову к груди да так крепко, что я слышала учащенное биение ее сердца.

Родители проводили меня на рассвете, мы почти не разговаривали, и каждый был погружен в свои собственные мысли. Простились без слез и лишних вздохов, я обещала часто звонить и честно рассказывать обо всем, что со мною будет происходить, и дала слово вернуться домой, как только для меня настанут тяжелые времена. Обнимая мать на прощание, я почувствовала легкий запах духов, это был единственный флакончик «Красной Москвы», которую она хранила долгие годы и использовала только в особых случаях, видимо, сегодня был тот самый, особый случай. Автобус увозил меня дальше и дальше, через несколько секунд они скрылись из виду в облаке пыли, все еще чувствуя запах духов, я горько заплакала. Меня никто не видел, и я дала волю своим эмоциям. Я знала, что мама тоже плачет и крестит меня на прощание. Расставание намного тяжелее переносит тот, кто остается, тому, кто уходит, намного легче. До свидания, детство, мы уже никогда не встретимся вновь, но я буду помнить тебя всегда-всегда.

К полудню я уже была в Москве. Здесь я встречу тысячу рассветов, прежде чем проститься с прошлым навсегда.

Тетку я узнала практически сразу. Она сильно располнела и передвигалась с помощью трости, которую не выпускала из рук. Мы встретились в подъезде у почтовых ящиков, она посмотрела на меня, перевела взгляд на чемодан, затем молча повернулась ко мне спиной и поспешила к лифту. Я пошла за ней, волоча чемодан, чьи пластмассовые колеса грохотали по полу. Мы вошли в лифт, меня на мгновение как будто парализовало, я не могла произнести ни слова. Тетка посмотрела на меня еще раз и тяжело вздохнула. Мурашки пробежали по телу, как на экзамене по математике.

– Сподобилась-таки, приехала, – сказала она, – я уж думала, до самой смерти тебя не увижу. Как мать?

Она поджала трясущиеся губы, единственная слеза скатилась по щеке, и прижала меня к себе одной рукой.

Мы болтали на маленькой кухоньке часа полтора, а я все не осмеливалась сказать, что решила пожить у нее несколько месяцев до того, как найду другое жилье и работу. Она все время жаловалась на жизнь и обвиняла всех наших родственников в том, что ее забыли, что к ней каждую ночь приходит ее покойный муж Ванечка – единственный человек, с кем можно поговорить по душам. Наконец, между нами возникла долгожданная пауза, тетка увлеклась мытьем чайных ложечек, а я нервно поглядывала на чемодан, одиноко стоявший возле входной двери, и выкручивала себе пальцы, не зная, как начать разговор. Я не люблю просить что-либо и делаю это крайне редко: не хочется обременять людей, это напрягает и портит отношения. Я немного злилась на тетку, могла бы и догадаться, что я к ней не чайку попить заехала с огромным чемоданом. Вообще-то она была умная женщина, сообразительная, но предлагать мне ничего не торопилась. Придется просить, с горечью подумала я.

– Теть Юль, я бы хотела в Москве остаться, ты же знаешь, Суворов – маленький город, и найти работу по профессии…

– Ты заходи ко мне, не забывай, если в Москве жить собираешься. – Она вдруг резко остановилась и посмотрела в мою сторону, умная догадка посетила ее седую голову. – Жаль, что ты не можешь остаться у меня, – добавила она, глубоко вздохнула и стерла со щеки несуществующую слезу.

– Ну, отчего же не могу, очень даже… – Я заметила, что у нее начала трястись голова, затем руки и через секунду я услышала звон чайных ложечек, которые рассыпались по раковине, добавляя драматизма сложившейся ситуации.

– Квартира больше не моя. Я подписала договор ренты, и после моей смерти ее получит Танечка.

– Танечка? Теть Юль, садись, я домою. Я не про квартиру, я просто поживу с тобой несколько месяцев и съеду при первой же возможности. Вот видишь, как все замечательно складывается. Ты все жалуешься, что одинока и всеми забыта. Теперь все будет по-другому. – Я насухо протерла ложечки кухонным полотенцем и положила в шкаф.

– Давай мы все обсудим потом, – предложила она, – уже поздно, и у меня разболелось сердце. Ты приходи ко мне завтра, около двенадцати.

– Спасибо большое, но мне в Москве негде остановиться, я не могу к тебе завтра прийти около двенадцати, – сказала я чуть не плача.

Она молча взяла со стола коробочку с лекарствами, махнула на меня рукой и скрылась из виду, что означало: я могу остаться по крайней мере до завтрашнего утра.

Всю ночь я боялась встретиться с Ванечкой, шептала «Отче наш» и целовала крестик, висевший у меня на груди. Провалиться в мир Морфея мне удалось только под утро, когда за окном появилась розовая полоска восходящего солнца.