– Так кто же ты, странник?
– любезничал нищий.

– Философ. Мелкий - доктор философии, бывший декан.

Собеседника разочаровало это. Он махнул рукою вправо - там мусорная гряда уходила в туман, и в луче какого-то бледного сета танцевали пылинки. В детстве они были золотыми, танцевали в узких солнечных лучах, и маленький Бенедикт все старался поймать их, изловить и понять, почему они никогда не устают, если живые. И живые ли...

– Иди туда, - дулся великий философ, - Там твои собраться, строят себе мусорные домики.

– Не-ет, туда я не хочу.

Старый Простофиля расхохотался до слез и свалился у подножия вала. Какая-то книга шлепнулась страницами вниз, зашевелилась, как будто бы ее раздавили, а она старается убежать, несчастная сороконожка...

– Так это и есть разум?

– Да! Да!
– радовался Гераклит-Сократ.
– Слушай, ты!
– крикнул он куда-то внутрь, под изломанные балки.
– Ты, атомист! Ты, безбожный шут! Тут еще один умеет смеяться. Он тебе нужен?

Тот, кого звали, не ответил. С тою же упрямой ласковостью Простофиля Бенедикт задавал вопрос, пользовался положением наивного дурачка. Мудр Сократ, но все философы спесивы. Этим и попользуемся.

– Таков, значит, разум, и вы его осмеиваете?

– Если тебе угодно.

– Вы, обезьянки Божии, создаете шутовские подобия разума?

– Ты так решил. Это называется Левиафан - так говорят твои ... э-э-э... товарищи во времени.

Бенедикт уселся покрепче, ноги протянул и хихикнул прямо в лицо Гераклита:

– Говори так со своими учениками.

Философ обиделся, а доктор философии заговорил мечтательно:

– Я пытался писать о живом разуме...

– Я знаю таких. Они умерли много после тебя. В том-то и беда твоя...

Бенедикт тоже знал "таких", но не при жизни. Схоластическую мудрость - после его смерти прошло больше века - стали стараться позабыть и вырвать из философии. Писали о некоем общем разуме - словами, понятными для последних лавочников. В терминах страстей, обязанностей и выгоды. Красота, Истина и Правда, Божественное были изгнаны и выживали вне пространств разума. Стиль тех, кто холостил мысль, мог бы пригодиться Бенедикту. Возникло противоречие - Божественного в Разуме больше не было, но и человеческим он не стал. Эти любомудры писали и писали о некоем общем для всех людей разуме, неживом, себя не осознающем, но огромном. Они-то и пытались его осознать, стать не глашатаями, а зеркалами разума.

– Давай, - провоцировал Гераклит-Сократ, - Давай, покажу тебе этот твой живой разум?

– Я тебя чем-то обидел?
– лениво поинтересовался доктор философии.

– Да нет, не знаю. Покажу тебе. Как тебя зовут?

– Бенедикт.

– И тебя тоже? Эй, Барух, покажи ему!

Подошел нестарый человек, похожий на еврея.

– Барух, ты еврей?
– дежурно спросил Сократ. Тот усмехнулся:

– Уже нет. Но все-таки, наверное, да.

– Барух, для чего евреи считают, что люди и животные не должны жить рядом?

– Смотри.

– Я уже видел. Ему показывай, тезке твоему.

Барух легонечко поклонился, разорвал пыльные одежды, потом раскрыл грудь. Ребра отвел легко, как заднюю стенку часов. В легких собралась стеклянная пыль и проросла рубцами; клубы этой пыли выглядели здесь на диво живыми, сукровичными.

– Вот этот философ, Барух, тоже думает о живом разуме, как и ты. Бенедикт, Барух, твой тезка, ловил и распинал человеческие страсти, как бабочек на булавках, превращал их в аксиомы и теоремы - теперь его ненавидит Евклид, единственного из всех. Бенедикт, простофиля, ты поступал с живым разумом так же?

– Я не смог завершить...

– Твое счастье! И вы не поняли, тупицы оба, что я, юродивый, создавал свои вопросы, чтобы живой разум жил непригвожденным?! Бездарности, оба! Препарируйте наши Красоту, Истину, и Благо, но не смейте...Кха, кха, кха!

– Прости, Сократ, - сказал Простофиля Бенедикт, - Это-то меня и остановило. Платон...

– Еще и Платона приплел!

– Не смог.

– Твое счастье... Барух, закройся. Он тебе не уподобился, ты, пугало! Все-таки покажи, почему нельзя совмещать человека и зверя?

Барух, обиженный, сбросил шляпу. Но то была не шляпа. Кто-то когда-то спилил ему крышу черепа, но и теперь она могла сидеть плотно, как шлем. Сейчас он держал ее ладонью, словно чашу, и это была обыкновенная и сухая мертвая кость, как на медицинском факультете. В черепе открылось примерно то же, что и в глиняном гнезде людей. То, да не то: мозг породил известковые наросты и странные стеклянные пузыри. Простофиля Бенедикт увидел, а Барух, его мнимый тезка, возложил крышку черепа обратно и спрятал все это.