Шрифт:
– Аттестат у меня без троек, но пока другой работы нет...
Опять тягостная пауза.
– Антон, - шепчу я, - ответь мне, пожалуйста, скажи что-нибудь.
Он поводит плечами:- Что сказать?
– Хотя бы просто назови моё имя. Ты помнишь его?
– Мне не нужны ничьи имена. Даже своё.
По правде говоря, после таких слов остаётся одно - встать и уйти.
Но если бы моя капитуляция означала его победу...
– Знаешь,- бормочу я, - а я ждала тебя, готовилась. Даже печенье испекла, хочешь попробовать?
Внезапно он резким движением руки сбросил коробку на землю и навалился на меня, больно прижав лопатки к доскам. Кажется, я вскрикнула.
– Печенье?
– прошипел он, - а может мне тебя попробовать?
Я изо всех сил старалась не разреветься.
– Откуда ты взялась, маленькая идиотка? Что тебе нужно?
– Ничего -,прошептала я, - ничего...
Он столкнул меня на траву:
– Уходи!
Я даже не встала, только немного отодвинулась. Нет уж, я не сдамся. Главное, чтобы в голосе не было слышно слёз.
– Я три года тебя ждала... Три года мечтала, как мы в этом саду...
– Гуляем и нюхаем цветы!?
– Что же плохого в цветах?
– То, что я их не вижу.
– Но нюхать-то можно.
Он не нашёлся, что ответить. Неужели раунд за мной? Нет, я ошиблась.
– Ничего нет, - крикнул он зло, - ни цветов, ни деревьев, ни сада, ни неба! Ничего!
– А что же есть?
– Палка, земля и вот эти доски.
– И я. Я тоже есть, Антон.
– Ты выдумала всю эту любовь, всё ты выдумала.
– Может быть... Может быть, любая влюблённость это самообман, но ведь переиграть ничего нельзя, вот в чём дело...
Слышал ли он меня? Мне казалось, он просто ждал, когда я уйду.
Я стала подбирать разбросанное в траве печенье.
– Я так давно здесь не была, с самого начала войны... Помнишь наши набеги за фруктами? Кстати, черешня уже поспела. Если ты позволишь мне встать ногами на скамейку, я угощу тебя черешней... Той, которой нет.
Я потянула к себе ветку и сорвала несколько ягод.
– Ты ведь больше не будешь толкаться, Антон?
Он молчал. Я старалась понять, что он чувствует, но лицо-маска непроницаемо. Неужели любые слова причинят только боль? Неужели любые?
– Мы всегда после экзаменов приходили сюда... И потом в сентябре... Как же мы объедались! Наверное, мы походили на саранчу. А потом неделю не вылезали из туалета.
Я положила ему в ладонь ягоды на сдвоенном черенке.
Мне показалось, или он действительно улыбнулся.
– И здесь же ты меня поцеловал. Помнишь? Мы играли, и я спряталась в пустом курятнике...
– Это был крольчатник.
– Ты вытащил меня за ноги, и моя юбка задралась почти до подбородка.
– Неправда, это было зимой , и на тебе были шаровары с резинками. Они могли открыть только щиколотку.
– Ах ты хитрюга! Ты всё помнишь, Антон!
– Зря ты это затеяла, - он выпрямился и что-то в его лице изменилось, - я не гожусь в женихи, Эля.
– Я ничего не затевала, я просто пришла тебя повидать.
Он провёл ладонью по скамейке, потом потянулся к земле - его трость лежала под ногами, но он нащупал не её, а перевёрнутую жестянку из-под печенья. Я подала ему то, что он искал - напоминающий очень узкую подзорную трубу цилиндрик.
– Забавная штука... Надо на кнопку нажать?
– Да, сбоку.
С приятным шелестом цилиндрик превратился в белую, сужающуюся к низу трость. Антон встал. Я подняла коробку со злосчастным печеньем.
– Я не буду тебе докучать, раньше следующего воскресенья я всё равно не смогу появиться. Ведь ты не против, если я приду через неделю?
***
Ленни заболела, и я оказалась на кухне одна. С завтраком еле управилась, к счастью, Бинд разрешил Пинцеру остаться на весь день. Кухня импровизированная, воду нужно носить от колонки, так что не присядешь... Только после обеда появилась минутка передохнуть и поесть. И вот мы с Пинцером рядышком, хлебаем суп, совсем как двое однокашников в школьной столовой. Он очень здорово мне помогал весь день, и незнание языка совсем не мешало, вообще он очень услужливый и симпатичный парень... Я почему-то вспомнила, как учителя еще недавно нам рассказывали о фронте, пруссах ужасные вещи, например, что из вражеских окопов выгоняли собак с кусками человеческих тел в пасти, потому что пруссы приучили их питаться трупами наших убитых солдат. Интересно, видел ли Пинцер этих собак, существовали ли они вообще? Он поймал мой взгляд, немного удивлённо улыбнулся. Приходилось ли вот этому мальчику убивать людей? Или Антону? Убивать в упор, глядя в глаза? Каково это?
Я показала жестом, что Пинцер стреляет в меня, и я падаю. Улыбка сползла с его лица.
– Стрелял?
– спросила я.
Он покачал головой.
– Как же! Не верю!
Он не отвёл взгляда.
– Как же ты мог не стрелять? Не в женщин, но в солдат ведь стрелял?
– Зольдат?
Он жестом очень выразительно показал: вдали бегут солдаты, он прячется, стреляет, опять прячется. Мой запал спорить исчез.Он так забавно-испуганно выглянул из-за стола, словно из-за бруствера, что я не выдержала, рассмеялась и бросила в него морковку. Пинцер неожиданно шустро увернулся, я нашла морковку покрупнее... Пинцер напялил на голову кастрюльку. Я пустила в ход тяжелые снаряды, которые профан мог посчитать картофелинами. Он ловко прятался за столом, выставив в мою сторону только дуло шумовки-карабина, перебегал, набив карманы воображаемыми боеприпасами, окапывался за табуреткой с помощью всё той же шумовки, которая стала теперь саперной лопаткой. Но наши силы почувствовали себя увереннее, ведь у меня появилась поварёшка-пулемёт, и перешли в наступление... Кухонная война закончилась в углу у плиты, где поверженный и деморализованный враг выбросил белое полотенце... Потом, как и положено пленному, он убирал поле недавнего боя. Несмотря на то, что физиономия Пинцера то и дело расплывалась в улыбке, он, видимо, принял своё поражение всерьёз и решил, что мне положена контрибуция. Через несколько дней, улучив подходящий момент - Ленни с сыном уже вернулись на работу - он протянул мне маленькую коробочку, завернутую в пёстрый журнальный лист. Внутри, в пустом спичечном блоке лежала изумительная вещь - тёмно-золотистая роза, поблескивавшая на подкладке из синего плюша как драгоценность.