Сад госпожи Тэсс был для меня заколдованным лесом , зарослями у замка спящей Красавицы. Бывало даже так, что мать уходила, не дождавшись меня, и тогда меня отводил домой Антон . А уж с Антоном было интересно всегда. Он показывал мне необыкновенные, никогда не виданные мною вещи из отцовского кабинета - маски, сделанные, как он меня уверял, дикарями из человеческой кожи, фигурки из мыльного камня, удивительное железное дерево, тонущее в воде...

Или мы лазили на чердак, где была устроена рубка пиратского корабля, или арктического ледокола, или космического лайнера - в зависимости от того, какую книгу читал в данный момент Антон. Однажды он украсил свой чердак какими-то разноцветными лентами необыкновенной длины. Я вошла и ахнула - они свисали с потолка, образуя таинственные проходы и укромные беседки, вились по полу, окутанный ими обычный стул превратился в трон то ли волшебника, то ли сказочного короля...

– Знаешь, куда ты попала?
– Антон стоял за спиной и шептал мне почти в самое ухо.
– Ты внутри лампы Аладдина, а я джинн...

Я поёжилась от щекотки, а он наклонился ещё ниже: - Ты уже придумала, какое желание загадаешь?

В хорошую погоду мы часами пропадали в саду . Как-то весной он уговорил меня пойти за фиалками. "Уговаривать" понадобилось потому, что я дала маме слово не выходить за ограду.

– Ты и не выйдешь, - успокоил меня Антон.
– И вообще, она ведь доверяет тебя мне?

Поросшие кустарником склоны начинались, действительно, на территории участка Тэссов, там даже сохранились остатки старой ограды. Так что совесть моя была спокойна.

Мы забрались довольно высоко. У меня долго не получалось разглядеть темно-лиловые цветы среди тенистой зелени, а Антон нарвал целый букетик. Наконец мы сели, и он угостил меня земляникой - он и её успел незаметно для меня собрать...

Может быть, это были самые безмятежные минуты моей довоенной жизни. Казалось, мы парим не только над нашим городком, но и над самим временем, над всеми его заботами и скучными делами. Но вдруг, взглянув на часы (предмет зависти многих, на настоящем кожаном желтоватом ремешке), Антон заторопился, мы бросились бежать по крутому склону, сквозь кусты и ветки. Удивительно, но я не поцарапалась и не упала, мы благополучно достигли дороги. Антон посадил меня в автобус ("доедешь сама?") и убежал со своими фиалками. Кому предназначались тогда цветы?

Я вспомнила о букетике, купленном на перроне. Кажется, он остался лежать на скамейке, там, перед вагоном, дарить его Антону даже не пришло мне в голову... Меня охватило отчаяние. Как я могла так легко его отпустить, отдать ключи?! Я вдруг поняла, что меня ничто больше с ним не связывает - госпожу Тэсс я уже не увижу, разве что на вручении аттестатов зрелости. Собирать у неё фрукты мне больше не доведётся, новые платья у мамы она давно не шьёт.

Я побрела домой. Для меня теперь не существовало школы, одноклассников, выпускного бала с его глупыми проблемами. Фигура Антона на вокзальной скамье с походным ранцем у ног стояла перед глазами. Что он делает сейчас один дома? Бродит среди книг в кабинете отца? Постукивает своей складной тростью по тропинкам сада? Неужели его жизнь закончилась? Ему двадцать три года, но его жизнь закончилась, в ней уже никогда ничего не будет.

Не будет, если так считает он сам. Если так будут считать окружающие... в том числе и я.

***

Выпускной бал - наш первый праздник после окончания войны. Разглядывая в зеркале своё "земляничное" платье я вдруг заколебалась - может, остаться всё-таки после вручения аттестатов... Я представила себе наш школьный зал, украшенный цветами, музыку... Вряд ли мне доведётся ещё когда-нибудь в жизни вальсировать.

Торжественная часть вечера была, как водится, скучноватой, единственное развлечение - разглядывать наряды девчонок. На многих материнские вечерние платья, которые смотрятся очень даже неплохо. Мальчики впервые не в школьной форме, почти все в строгих костюмах и галстуках, они кажутся такими взрослыми!

Но меня по-настоящему волновало другое. Я не сводила глаз с нашей классной наставницы, ведь я не видела госпожу Тэсс после памятного экзамена по географии. Прошла уже неделя, как Антон жил дома, с матерью. Я пыталась прочесть по её лицу хоть что-то, угадать, что значила для неё эта неделя. Для неё и для него. Но она была непроницаема. Когда меня вызвали к кафедре, она улыбнулась точно так же, как и другим, поздравила меня:

– Можешь идти, Эльвира. Желаю тебе хорошо повеселиться на балу.

Я прошла к своему месту и села. Следующим вышел паренёк с задней парты. Когда он поравнялся со мной, я отчётливо услышала за спиной переговаривающихся громким шёпотом девушек: "Говорят, у неё сына изуродовало на войне...", и после паузы, совсем тихо: " И, кажется, кастрировало..."

Я с трудом досидела до конца церемонии. Выскользнуть из здания школы не составило труда. Было тепло, но меня всё-таки немного знобило в моём легком платье. До телефонной будки было три квартала, я почти пробежала их, у меня было всё заранее приготовлено - номер записан на бумажке, припасена мелочь.

И вот я внутри перед аппаратом, дверь прикрыта, на ручке ремешок сумочки (маминой) - я наедине ... с кем? С чем? С телефонной трубкой и безнадёжными гудками. Мне страшно не дозвониться и страшно дозвониться. Что сказать призрачному далёкому голосу? И будет ли он меня слушать? Может, это я для него - призрак.

Но отступать нельзя. Такого случая больше не будет. Я в третий раз набираю номер. Я добьюсь своего, в конце концов он подойдёт к телефону!

И вдруг щелчок. Трубку сняли, но молчат.