– Правы и те, и другие. Как христианство пришло - вот как раз помимо прочих и самоубийцы тоже кикиморами становиться начали. Не все, конечно, там условий помимо этого еще хватает. Вам 'повезло' - совпали условия. Какие - нужно смотреть.

– А у язычников какие были?

– А кто уже сейчас точно скажет?
– на губах Славы появилось некое подобие тонкой улыбки, еще больше натянувшей кожу на костистом лице.
– Рискну предположить, что что-то про ужасную смерть и незаконченные дела.

– И вот прям у всех троих и совпало?

– Нет. Обычно проще. Кикимора ищет трупы и поднимает - хватает просто незаконченного дела при жизни, обиды, сильного желания. Но остальные уже не так опасны, упыри - в народе. Пули их берут, могут и молитвы брать, распятие, иконы - тут уже по ситуации.

– В смысле?

– В смысле - верила та при жизни - скорее возьмет. Не верила - дедовскими методами.

– Как в кино вроде?

– Не знаю, я кино не смотрю.

– Ясно. Ближе, как говорится, к телу - ты с подобным сталкивался уже?

– Приходилось.

– Приходилось... И что захочешь?

– Сразу не отвечу - хочу осмотреться. Дверь, амбар. Навскидку - ориентируйся на десять тысяч...

– Баксов?
– услышанное, судя по тону, Михаила не обрадовало, но и сильно пораженным он не выглядел.

– Даш баксов - не расстроюсь. Гривен. Но есть еще условия.

Михаил только покрутил в воздухе пальцем, предлагая гостю продолжать. Появилась и беззвучно забрала опустевшую посуду Машка. Хозяин одним привычным движением сорвал крышку со второй бутылки.

– Работать я буду ночью. Без свидетелей. Это важно - они зрителей сразу учуют. Это так, не условия, пояснение. Условия - сегодня мне нужно передневать... особым образом. Не на диване. На заднем дворе я видел времянку - там пол какой?

– В смысле? Доски, или ты о чем?

– Об этом, да, - подтвердил гость.
– Плохо. Доски нужно сорвать - дневать я должен на земле.

– Допустим, - взгляд Михаила был недоверчив, но, судя по всему, пара сорванных досок были ничем в сравнении с.
– Пары хватит, или...

– Пары хватит. Второе. К завтрашнему вечеру мне будет нужна свежая кровь. Порядка пяти литров, лучше десять.

Михаил даже откинулся на стуле, поставив бутылку, которую так и держал в руках, забыв за разговором налить.

– Чья - не важно. Свиньи, коровы, собаки. Хоть крысы. Главное - максимально свежая, не свернувшаяся.

– Где ж я ее тебе столько возьму?! Ладно, порешаем. За доски я тогда, как договоримся, Петра дерну - он поснимает, ночь еще впереди вся, успеется. Тебе принципиально к завтра или...

– К завтра, - несколько резче, чем требовалось, скрипнул гость.
– Или вечером я ухожу.

– Ага-ага, - покивал Михаил, бросив на Славу странный взгляд.
– Решим значит. Еще что-то.

Гость задумался буквально на мгновение, кивнул.

– Пойду в этой одежде, или дай другую, похуже. Потом ее только сжигать.

– Забирай, я уж думал ты после ведра крови еще целку обезьяны запросишь. Как ты там сказал - а можено и коровы, а можно и собаки, - Михаил хохотнул собственной шутке и поднялся.
– Значит так. К Петру я сейчас схожу, можешь тут меня подождать, можешь снаружи, Темучина я привязал - по дому не броди. Деньги вперед я тебе не дам - лови потом по лесу. Если и правда справишься - получишь по полной. Ну, а если не справишься - спрашивать уже будет не с кого.

Часть третья: женщины

Выйдя наружу, гость сразу зашел за дом. Темучин - громадный черный лабрадор - вжался куда-то в нутро будки, едва слышно поскуливая от ужаса. Он, возможно, и рад был бы не издать ни звука, но тело подводило.

За домом колдун присел на порог времянки, из рюкзака извлек литровый металлический термос. В скудном свете окон невозможно было увидеть, но руки гостя дрожали, пока он нервно откручивал крышку. Жадно, словно много дней мучимый жаждой, он приложился к горлышку и принялся пить, надрывно, глубокими, тяжелыми глотками. Ладони, сжимающие железный корпус, при этом едва заметно, нежно поглаживали емкость, смещаясь по ней то выше, то ниже.

Когда термос опустел, гость еще несколько секунд задирал голову все выше, в тщетной надежде выдоить еще хоть каплю. Отнял, наконец, ото рта, облизав при этом горлышко, обессилено уронил и емкость и руки, откинулся на стену времянки и замер в такой позе. Не отворил век даже когда услышал легкие женские шаги, покашливание, а потом уже и требовательное 'эй'.

Лерускьа, очевидно не понимающая как себя вести со странным незнакомцем, которого ее мужчина вначале даже не удосужился обозначить, а потом ради него же отказался от секса, мялась с ноги на ногу, почти ничего не видя.