Сошлись и родственники убитых и подняли страшный вой; глядя на них плакали и другие. Словом, дом Третьякова представлял собой дом раздирающих душу слез и стенаний.

Староста, придя в себя от ужасного потрясения, произведенного таким страшным и небывалым ещё в окрестностях убийством, собрал сходку и отправил по всем дорогам верховых вдогонку за убийцами, но увы, – посланные, проскакав по нескольку вёрст по всем направлениям, возвратились обратно и донесли, что поиски их остались безуспешными.

– Осмотрите лес, нет ли в нём кого! – отдан был приказ мужикам.

Осмотрели лес, но в нем никого не оказалось.

Между тем, Степан привёз с фабрики Бабкиных врача, который, как и все, остолбенел от ужаса, при виде стольких жертв убийства. Не медля ни минуты, он осмотрел тела покойных и объявил православным, что дочь Третьякова, Екатерина Егорова, еле жива, и начал приводить её в чувство привезёнными им медикаментами.

С известием об убийстве посланы были нарочные к становому приставу и в г. Богородск к исправнику, которые, вместе с судебным следователем, не замедлили прибыть и осмотрели картину бойни с её трупами. Прежде чем приступить к каким-либо допросам, всё внимание начальства остановлено было на дочери Третьякова, которая мало-помалу, благодаря усердным заботам врача, стала приходить в чувство. Следователь и чины полиции надеялись узнать от неё что-нибудь о тех злодеях, которые совершили преступление, и тогда уже приступить к розыскам их.

Все любопытные были удалены из сеней; остались только одни понятые с сельским старостой и тот телятник, которому довелось быть первым вестником о совершившемся злодействе. Прошел ещё час; больная пришла в чувство, открыла глаза и обвела ими окружающих.

– Скажи, милая, как произошло у вас такое несчастье? – спросили у неё.

Та собралась с силами, и когда ей приподняли несколько голову на подушку, отвечала:

– В семь часов утра, я, тятенька и маменька, пили чай; потом, отпустив работника в поле, тятенька пошёл спать в сенницу, я стала торговать в кабаке, а маменька была в кухне и хлопотала с Прасковьею около печки. Часов около девяти, ко мне в кабак вошёл какой-то мужик с топором в руках и попросил у меня спичек, да бумажки на папироску; я отказала ему в том, отвернувши от него лицо – противен он мне показался. Вдруг он взмахнул топором и ударил меня лезвием его по шее. Тут, помню, выскочила я из-за стойки и побежала в кухню к маменьке, а разбойник в это время ударил меня обухом топора по голове; хоть и больно мне было, но я всё-таки устояла на ногах, вбежала в кухню, но маменьки там не было. Из кухни я выскочила в сенцы, чтобы скрыться на дворе, но увидала маменьку, лежащею в сенях убитой; около неё стоял какой-то другой разбойник и держал в руках железный шкворень; вдруг на меня наскочил из кухни злодей и нанёс удар по голове, а другой начал также бить меня шкворнем; я, обливаясь кровью, упала, как сноп, на пол. Помню я, как вошла в сенцы Прасковья с ведром воды, видела также, как разбойники набросились на неё, начали бить, она с криком вбежала в кухню, дальше ничего не помню – память изменила мне.

– Кто были эти разбойники?

– Но знаю; я их прежде никогда не видала, – ответила Екатерина и снова, лишилась чувств.

Судебный следователь распорядился отправить несчастную в больницу, находящуюся при фабрике Бабкиных. Врач бережно уложил её в повозку, наполненную сеном, и сам отвёз её на фабрику. Вереница обитателей Новой Купавны проводила её за селение.

Трупы убитых были раздеты и омыты; их положили рядком в избе и приставили караул. Следователь собрал к себе всех мужичков и спросил у них:

– Как вы полагаете, православные, кто совершил это ужасное убийство?

Крестьяне молчали и только почёсывали свои затылки.

– Что ж вы не отвечаете на мой вопрос?

– Мы не знаем, – проговорил староста.

– По крайней мере, не имеете ли на кого-нибудь подозрения?

– Нет, на кого же думать?

– Ну, не видали ли вы кого-нибудь в это утро в кабаке?

– Как нам видеть? Никто из нас не был в нём.

– Мы видели, как прошли мимо кузнецы какие-то двое, один из них нёс сапоги, – заявили два мужичка.

– Куда они пошли?

– В лес.

Следователь более ничего не мог добиться от мужичков. Телятник рассказал то же самое. Сделан был осмотр дома, всё имущество оказалось в порядке, только одна шкатулка, валявшаяся у бочки с вином, была разбита.

– Не знаете ли, где хранилась Третьяковым вот эта шкатулка? – спросил следователь у понятых.

– Видели мы, что он вынимал её иногда из-под бочки.

– А денег много в ней было?

– Как знать? Считать он их при нас не считал, а серебро и золото высыпал кой-когда из неё.

Призваны были родные покойных и объяснили следователю, что денег у Дмитрия Егоровича было несколько тысяч, о чем им рассказывала покойная жена его, Домна Яковлевна. На вопрос, не могут ли они предположить, кто убил это семейство, они не могли дать никакого положительного ответа.

Стороною судебный приставь узнал кое-что о характере и о жизни покойного Третьякова; оказалось, что он принимал к себе разных подозрительных личностей, от которых не отказывался брать краденые вещи; принимал он также от местных жителей в залог под вино одежду и всякое имущество:, он вообще слыл за человека зажиточного. Закладных вещей было найдено у него чрезвычайно много. В сенях были подняты топор и шкворень, брошенные разбойниками.

– Ну, всё-таки, я прошу вас, мужички, сказать мне, не имеете ли вы на кого-нибудь подозрения в убийстве?

– Нет, ваше высокоблагородие, мекать не на кого.

– Всё-таки, подумайте-ка хорошенько!

– Жил у него несколько времени тому назад, в работниках крестьянин из Бисерова, Никифор Иванов, вот, может, он подвёл эту махинацию.

– Разве он был в чем замечен?

– Вор отъявленный; несколько раз в острогах сидел.

– За что такое?

– Знамо, не за хорошие дела.