— Это можно вылечить?

Он морщится, открывает глаза и медленно натягивает перчатку.

— Я не знаю, Фран. Нужно посоветоваться с Августой. Но я не могу сейчас уехать.

— Почему?

— Долг перед Исой. И я не хочу оставлять тебя одну.

Сочувствие испаряется мгновенно и безвозвратно. Ненавижу, когда мне делают благодеяния, о которых я не просила, а потом предъявляют, как счет к оплате.

— Вот только на меня не надо перекладывать! Я об этом не просила.

— Не просила, — Элвин пожимает плечами. — Это мое решение.

Он проводит рукой над тазом. Обрубки лианы вспыхивают и сгорают, оставив жирные хлопья пепла.

— Садись, — маг кивает на соседнее кресло, но я качаю головой. Отчего-то мне проще, когда он сидит, а я стою. Может, потому что тогда я смотрю на него сверху вниз?

— Сядь, я тебя не съем.

— Я не думаю, что ты меня съешь. Но я хотела спросить…

Было тому причиной заключенное перемирие или просто время пришло, но сегодня я впервые проснулась с воспоминанием.

Нет, обрывки прошлого приходили ко мне и раньше. Картинками без конца и начала, слишком короткими и слишком сумбурными. Они мучили, как мучает забытая песня или стих, когда в памяти засели две-три строчки из середины и ты твердишь их, напрасно силясь вспомнить остальное.

А это воспоминание было настоящим. В нем была летняя ночь, ласковое южное море у ног и молчание, разделенное на двоих. Мы шли вдоль берега, песок поскрипывал под ногами, забивался в туфли, пахло солью и водорослями. Проход меж скалами вывел в узкий грот. Где-то впереди, в бархатной темноте плескала вода о камень, а над головой мерцали крупные звезды.

Плащ, расстеленный на камне, вкус его губ, объятия… Искры от горящего без дров костра, уходящие в небо, брошенная одежда, море теплое, бесстыдно ласкающее обнаженную кожу. И другие ласки, еще более бесстыдные, жаркие. Разговоры и поцелуи до рассвета, соль на губах, розовая полоска над морем, дорога обратно — к домику на берегу.

Я знала, что Элвин не лгал, когда говорил о прошлом. Но одно дело знать, а совсем другое — понимать, чувствовать, верить.

Помнить.

Воспоминание пахло счастьем. В нем было столько простого и ясного счастья, что еще чуть-чуть, и я смогла бы его потрогать. Я лежала в кровати и всматривалась в вернувшийся осколок памяти снова и снова, пока не разрыдалась.

В то мгновение, кажется, отдала бы что угодно, включая душу, чтобы вернуть все забытое.

И я впервые задумалась: так ли ужасна моя новая жизнь? Впервые подумала, каково это — когда тебя забывает самый близкий человек. Пыталась представить, что меня навсегда забыл отец или Риккардо, но так и не смогла.

— …да, спросить.

Элвин кивает:

— Спрашивай.

— Ты правда меня любишь? — это звучит почти жалобно.

Он мягко улыбается:

— Думаешь, иначе я стал бы это терпеть?

И от спокойной грустной нежности, что звучит в его словах, мне вдруг становится невыносимо стыдно. Стыдно за истерики, споры, оскорбления, дерзости. За враждебность и желание подчинить, взять вверх, доказать что-то.

За то, что я его не люблю.

Не люблю? Ведь правда?!

— Прости. Я… я не знаю, что со мной происходит!

— Я вижу, — горячие пальцы ложатся поверх моих, чуть поглаживают и ласкают запястье.

— Скажи, — я перехожу на шепот. — А как у нас… все было?

— Хороший вопрос, сеньорита, — он задумывается. — В двух словах не расскажешь.

— Можно в трех.

— Тогда тебе все же придется сесть, — его улыбка становится хитрой. — И лучше — поближе. Потому что я собираюсь говорить очень тихо.

Я фыркаю и опускаюсь на подлокотник кресла:

— Так — достаточно близко?

— Сойдет, — он обнимает меня за талию, вынуждая придвинуться и положить руку ему на плечо. Надо бы возмутиться, но не хочу спорить. Устала с ним ссориться. — У нас все было по-разному. Одно время мы много путешествовали. Ты хотела увидеть мир, а я хотел его тебе показать.

— «Много» — это сколько?

— Почти два года. Медовый месяц несколько затянулся. Потом, когда мы вернулись в Рондомион, ты увлеклась благотворительностью: сиротские приюты, больница для бедняков и прочие бездонные ямы, в которые сеньорите нравится бросать деньги. Совру, если скажу, что знаю подробности. Еще ты занималась юриспруденцией, а я занимался магией и всех раздражал. Ну, как обычно. Зря смеешься, между прочим.

— Я не смеюсь.

Странное чувство, как будто мы уже не раз сидели так, в обнимку, и я слушала его ироничные рассуждения.

Так уютно и хорошо.

Правильно.

— Мы посещали театр, оперу и эти нудные приемы в королевском дворце. Даже купили дом в человеческом мире. Я продал его после скандала с виконтом Уотерхорса.

— Скандала? Кто такой виконт Уотерхорс?

— Твой второй муж, моя радость. Кстати, мне нравится, что его ты тоже забыла, — он прижимает меня к себе чуть крепче. — Виконт узнал сеньориту и был несколько несдержан. Из-за него мы в первый раз всерьез поругались.

— Почему?

— Сеньорите очень не понравилось, что я вызвал надутого хмыря на дуэль.