Видение! Вот где я видела раньше этот храм в окружении менгиров.

Получается, это сон?! Просто сон…

Мне часто снится странное. Наверное, я упала в сугроб и сейчас замерзаю. Жаль только, что мои предсмертные видения такие бестолковые. Насколько лучше было бы напоследок увидеть Рэндольфа и Терри.

— Ты так отчаянно бежишь от себя, — она развела руки, отчего цепь меж ними натянулась. — Оставила меня здесь, приняла зарок на долг. Даже если передумаешь, я ничего не смогу сделать, пока ты не выплатишь его.

— И не надо! — мне совсем не хотелось, чтобы каменная женщина в балахоне что-то делала для меня.

Она печально покачала головой:

— Путь к познанию лежит через страхи и искушения. Иные всю жизнь борются с ними, обретают силу, но теряют счастье, потому что нельзя быть счастливым, отвергая часть себя. Иные поддаются и теряют человеческий облик. Обычные люди всю жизнь бегут познания, страшась узреть себя настоящего. Зачем ты выбрала путь обычного человека?

— Я же человек, — это прозвучало вопросительно.

Слова статуи будили во мне что-то нехорошее, давно и прочно похороненное на дне души. Мне хотелось, чтобы она замолчала. Так хотелось, что я почти готова была заткнуть уши.

— Ты похожа на безумца, который решил, что его правая рука плоха и порочна, поэтому привязал ее за спину, чтобы никогда не видеть и не пользоваться…

Но я уже не слушала. Всем моим вниманием завладела огромная машина за спиной статуи.

Механизм не был бессмыслицей, как показалось мне на первый взгляд. Вся эта огромная, щелкающая и позвякивающая махина оказалась прядильным и ткацким станком, что работал сам по себе, без ткача.

Гигантские веретена тянули нить откуда-то из-под земли. Рыхлая и белая, она ложилась на огромные деревянные стержни лишь для того, чтобы снова быть скрученной с соседними нитями. Дрожали толстые струны основы, сновали туда-сюда челноки, нить окрашивалась сама собой, стоило ей лечь в ткань, поднималось и опускалось бёрдо, рисуя неповторимый узор…

И над всем этим порхали сотни черных бабочек, срезая острыми кончиками крыльев нить утка.

Зрелище было столь величественным и фантасмагоричным, что сознание с трудом вмещало его. А пестрое полотно все прибывало, накручиваясь на исполинский вал.

Грандиозный размер машины и слаженность ее работы так потрясли меня, что я не сразу поняла: ткань выходит с изъяном. Часть волокон основы была оборвана, материя расходилась проплешинами. Сломана была и сама машина. Несколько валов и шестеренок стояли, бессильно повисли маятники. Машина мучительно покряхтывала, продолжая работу вопреки поломке.

— Что это? — спросила я у статуи. И для верности ткнула пальцем ей за спину.

— Ткацкий станок судьбы.

— Судьбы?! — мои глаза округлились. Я немедленно вспомнила все, что говорил про судьбу Рэндольф.

Получается, по вине вот этой штуки у меня не будет больше моего фэйри?! А если ее сломать?!

Хотя она и так сломана. Еле работает. И полотно выходит совсем некрасивым. Все в дырах, вместо узора — грязные пятна.

Вот такой я себе судьбу и представляла. Бездушным, страшным, поломанным механизмом.

Заклинить бы его окончательно…

Последние слова я произнесла вслух, и статуя тут же откликнулась:

— Хочешь сделать это?

— Нет, — она спросила всерьез, и я испугалась. Вот так взять и уничтожить судьбу? Совсем, для всех?! А вдруг от этого станет еще хуже? — Несправедливо, что у Рэндольфа такая судьба. Я хочу ее поменять!

Она вздохнула:

— Ты знаешь, что можешь сделать это.

— Могу? — недоверчиво переспросила я.

— Но не сетуй, если все закончится еще хуже, чем в прошлый раз.

— А что было в прошлый раз?

Она не ответила.

Машина лязгала, ходило бердо. Поблескивали десятки, сотни рычагов, от которых шли ремни и цепи к малым и большим колесам. Одни шестерни крутились так быстро, что сливались в сверкающее пятно, другие вращались медленно и степенно.

— Я хочу поменять судьбу Рэндольфа, — с напускной храбростью, которой не ощущала, объявила я.

— Тогда выбирай рычаг.

— Какой? — я растерялась.

— Любой. Ты же вносишь хаос в предназначение.

Вот тут мне стало боязно. Но не настолько, чтобы отступить. Я трижды обошла кругом ткацкую машину, задерживаясь у каждого рычага. Наконец сделала выбор и налегла руками и плечом на рукоятку большого медного колеса. Больно кольнуло у ключицы. Медленно, нехотя колесо стронулось с места. Я давила всем весом, чувствуя, как оно медленно поддается.

Поворот, другой, третий. Маховик скрипнул, пришел в движение. Тронулся стоявший до этого маятник, затикал большой циферблат над головой. Сменили направление движения колеса, иначе пошло бёрдо, тысячи мелких и крупных нитей легли по-другому, меняя задуманный узор. Причины и следствия менялись местами, время играло с пространством в догонялки, чтобы проиграть.