— Фран, я же объяснял…

— Что он не дает мне стареть, — заканчиваю я за него. — А может, я хочу состариться?! Хочу прожить обычную человеческую жизнь, а не прозябать с тобой вечность в роли непонятно кого?! Хочу детей! Как я объясню ошейник своему будущему мужу и его родным?

Он снова закрывает глаза и делает несколько медленных вдохов, словно пытаясь успокоиться.

— Сними его, — повторяю я с тайной садистской радостью. — Немедленно!

— Тогда ты состаришься и умрешь, — словно через силу говорит Элвин.

— Когда-нибудь. Люди смертны. И стареют.

— Послушай, Фран… сеньорита Рино! Ошейник — просто кусок кожи. Я клянусь, что никогда не воспользуюсь…

Не снимет!

Конечно же, не снимет!

Я вскакиваю в радостном возмущении.

— Это мое право! Ты сказал, что я свободна. Ну да, конечно! Свободна, пока делаю то, что тебе удобно, правильно?! А если… — я прерываюсь, чтобы набрать воздуха и привести в порядок спутанные мысли.

Элвин тоже встает. Медленно отодвигает кресло.

— Если что не так, то… — неуверенно продолжаю я.

Мне не нравится выражение на его лице. Какое-то оно…

Опасное.

— …получается, я все равно рабыня, — совсем тихо заканчиваю я.

Он подходит, становится совсем рядом, берет меня за плечи… Я смотрю на него снизу вверх, по телу бежит мелкая дрожь.

От страха? Или от возбуждения?

В голове вдруг мелькает картинка — обрывок воспоминания из той невозможной жизни, которую я не жила. Непристойный и сладостный, как бывает сладок порок.

…это было здесь, прямо здесь, на обеденном столе. Мы не дошли до спальни. Не захотели.

Грязная случка, как у двух животных. Но внезапно вспыхнувшая память безжалостна, она сохранила наслаждение и нежность к мужчине рядом — безмерную, как теплое южное море…

Элвин нависает надо мной, глаза сверкают двумя кусками голубого льда. Что, что сейчас сделает этот ужасный человек?! Я донимала его весь вечер, расплата должна быть ужасна.

Ударит? Попробует поцеловать?!

Мне хочется, чтобы он выбрал второе. Конечно, я вырвусь и оболью его презрением и отвращением.

Но я хочу этого.

Молчание сгустилось — хоть ножом режь. Я все так же смотрю на Элвина снизу вверх, забыв, как дышать.

…Пусть поцелует! Пусть вправду попробует поцеловать. Может, я даже не стану вырываться…

Он с непроницаемым лицом расстегивает ошейник и отшвыривает его в сторону.

— Сеньорита свободна, — скучным голосом объявляет мой хозяин. — А теперь позвольте, леди, я откланяюсь. Не голоден больше.

Я вслушиваюсь в звук его шагов на лестнице, и мне хочется разреветься от обиды.

Элисон

Я сбежала от него утром, перед завтраком. Лучше было сделать это ночью, но у Рэндольфа слишком чуткий сон. А так он ничего не заподозрил, когда я вышла, вроде бы на минутку. Успела добежать до уже оседланной лошади прежде, чем воин спохватился. Сунула загодя написанное письмо в сумку его коня. И ушла по Изнанке.

Не умей я ходить между двумя мирами, я бы, конечно, от Рэндольфа никогда не смогла сбежать. Было немного страшно, но больше за него: как он будет один, среди людей, без знания, как и что у нас устроено, со своими слишком приметными глазами и без возможности в любой момент попасть в привычный мир. Но я надеялась, что фэйри справится.

Так у меня разом появилась целая куча новых проблем. Как будто прежних было недостаточно. И главным вопросом стало — что же делать дальше? Возвращаться домой? Нельзя, там Блудсворд. Пытаться как-то устроиться на Изнанке? Сразу вспоминались слова Терри о том, что «ничейный человек — добыча». Наверное, мой друг не был так уж неправ, запугивая меня. После его страшилок я тысячу раз подумаю, прежде чем доверять первому встречному из волшебного народца. Рассказы Рэндольфа тоже не внушали особой надежды. Мир Изнанки был по-своему справедлив, но жесток. Мириады связей и взаимных договоренностей пронизывали его, у одного только слова «долг» здесь были десятки синонимов. Обязательства, традиции и сила личного клана — три столпа, на котором строилось общество фэйри. Одиночка здесь не стоил ничего.

Оставалось прятаться в привычном мне человеческом мире. От Блудсворда и от Рэндольфа сразу: в том, что фэйри будет меня искать, сомневаться не приходилось. Но была одна проблема: у меня почти не осталось денег. С десяток жалких медяшек, что позвякивали в кошельке, при самом экономном подходе должно было хватить на неделю.

В ближайшем городе я продала седло, увеличив свой капитал вчетверо. Больше, кроме лошади, продавать было нечего. Разве что еще флейту Рэндольфа.

Замшевый чехол я нашла, просматривая вещи из переметной сумки. Внутри чехла пряталась разобранная флейта. Благородное темное дерево, серебряные клапаны. Даже дыхание перехватило от ее строгой, безыскусной красоты. Руки сами потянулись собрать это чудо. У нее был низкий бархатный голос, негромкий и теплый. Я прильнула к ней губами, прошлась пальцами по клапанам, вслушиваясь в певучее звучание, и подумала, что скорее продам последнее платье, чем флейту моего воина.