Касс опустила глаза.

Прямо перед ней сопел, круто задрав несуразную голову, старый маленький гномик в огромных, не по росту, башмаках. Вот он, раб Рамтея. Значит, справедливый Рамтей всё-таки держит рабов... Уродливая голова гномика едва доставала до бедер Касс: ему пришлось отступить, чтобы видеть ее лицо. И с видимым напряжением удерживать в маленьких ручках веревку, которую тянула в обратную сторону дверь.

– Да, пожалуйста, - почему-то шепотом попросила Касс.

Гном молча посторонился и пропустил ее в дом. Кряхтя и шаркая ногами, он еще несколько минут тащился впереди.

Наконец, он, по-прежнему, со стонами, натужно пользуясь точно такой же веревкой, открыл еще одну дверь в конце коридора.

Касс вошла и теперь окончательно замерла, ещё больше, чем минуту назад, пораженная открывшимся видом.

Перед ней был просторный, светлый, отделанный в белых и жемчужных тонах зал. Обстановка и убранство выдавали пристрастие к роскоши, аристократизм и, безусловно, определенный вкус. Чего-чего, но первых двух качеств она почему-то не ожидала от Рамтея. Удивительно уживались, оказывается, в этом человеке явный, просто-таки, бивший в глаза аскетизм с пристрастием к роскоши. Странно это нелепое соседство в одном доме мрачного коридора с бело-жемчужным залом. Не в насмешку ли сочетается аристократизм хозяина с гномом, который впускает в дом гостей, таща скверную дверь за неприглаженную веревку.

В двух шагах, ожидая гостью, не скрывая наслаждения произведённым на неё впечатлением, стоял сам хозяин.

А в углу, на необъятном ложе странной ромбической формы, удобно, безo всякого смущения устроился тот самый кентавр, на котором Касс с большим удовольствием проехалась сегодня по Парнасу.

– По крайней мере, становится понятно, откуда у Рамтея оказалось ожерелье, - мелькнуло в голове.

Рамтей учтиво поклонился и предложил девушке устраиваться на ложе, уже приготовленном для нее напротив кентавра. Тот заметался на месте, едва только увидел свою недавнюю наездницу и узнал ее.

– Это Горн, - без комментариев представил кентавра Рамтей. Объяснять гнома и дверь на веревке он, похоже, не считал первостепенной необходимостью.

– Мы знакомы, - улыбнулась Касс, тоже ничего не объясняя. В свою очередь, не без легкого злорадства девушка наблюдала удивление на лице хозяина, а затем быстрый подозрительный взгляд в сторону кентавра.

Она устроилась, по-свойски улыбнулась сначала Горну, потом Рамтею. Отщипнула виноградину: поднос с фруктами и напитками ждал на столике, примыкавшем к ложу. Касс заметила, что такие же подносы стояли и перед мужчинами... О, Творцы! Это вот только что она мысленно назвала кентавра мужчиной!

– Я рад видеть тебя, Прекрасная Дева, - нарушил молчание Рамтей. Очевидно, он был ошарашен появлением гостьи и не знал, ни о чем говорить с ней, ни как себя вести в её обществе...

Касс вежливо улыбнулась, рассеянно обвела комнату глазами. И опять обнаружила нечто, достойное удивления. Что ещё за сюрпризы ждут её в этом доме?

Прямо перед девушкой, слева от входной двери, на стене висел огромный, во всю стену ковер. Рисунок его изображал сцены из жизни владыки и его семейства.

Сцены, которые не льстили ни Зеву, ни Эре, ни их детям.

Рамтей, переглянувшись с Горном, с улыбкой следил глазами за реакцией гостьи. Она же не могла глаз оторвать от этого ковра.

Идеей рисунка было Зло.

Порок владел каждым членом могущественной семьи, сидел в каждой нитке ткани, светился в глазах, выступал на губах, обретался в лицах и руках каждого из людей, изображенных на ковре.

В центре выткано породистое лицо Зева. Какой мастер сумел так тонко поймать и передать выражение властителя? И ведь ковер - не картина, не скульптура: ведь его же не писали, не лепили - ткали...

Самодовольство, сладость и, одновременно, - неуловимая досада разлиты в глазах владыки. Хитрое раздумье, упрямое желание без проблем взять свое: перед ним, скрыв под опущенными веками гневные искры в глазах, потупила голову Эньюэ.

Эньюэ, тоже из Прекрасных Дев, когда-то была подругой Арса, потом что-то случилось, она на время потерялась из виду, затем появилась опять. Ходили слухи, что они с Арсом так и остались друзьями; поговаривали, что склонна Эньюэ к тем же шуточкам над другими, вернее, издевательствам, служившим развлечениями Арсу. Изображение девицы, во всяком случае, выдавало и жестокость, и хитрость, и распущенность, и, между прочим, - то, что стоять вот так перед Зевом особой радости ей не приносило.

А вот и Арс: бледный, холодный, мрачный. Его обуревают жестокость и плохое предчувствие: вот-вот отнимет его собственность, его принадлежность, его игрушку проклятый отец. В наглых, отважных глазах непослушного сына выражен и страх перед Зевом, и насмешка над ним... По минимуму - насмешка.

Рядом с Арсом - обмякший, замкнутый, озлобленный и, конечно, по обыкновению, пьяный Фест.

С другой стороны от Зева Фина и Эра. Лица обеих изуродованы судорогами гнева и безуспешными попытками хоть немного этот гнев скрыть. В ярко-синих глазах Фины ненависть и стыд: да, пожалуй, это действительно глубоко запрятанный стыд. За отца? За братьев? За глупую, ревнивую, злую мать?