– Собрался, так и иди, - Алешка говорит.
– Нешто это где видано, за какую-то там зашеину голову снимать!.. Так голов не напасешься... Как пора свадеб начнется, рука устанет, головы рубить...

– Не пожалеешь?
– старик спрашивает. Поднялся, котомку поправил, палку свою поднял.
– Всего и делов-то... А ведь князь бы тебя уж как приветил, как отличил... И богачеством, и родовитостью... Первым богатырем прослыл бы.

– За такое дело, как ты советуешь, не первым богатырем, первым лиходеем вовек прослыть... Сказано тебе, иди, куда шел...

– А товарищ твой, он что думает? Может, коли не моего совета, так его послушаешь?

– Нечего мне советовать. Тебе же, человек прохожий, и впрямь лучше подобру-поздорову...
– угрюмо промолвил Еким.

Однако старик не ушел. Постоял некоторое время, - то на одного глянет, то на другого, - а потом неожиданно сел на прежнее место.

– Правильно подумали, сынки, - сказал по-отечески.
– Не водица, чай, кровь людская. Негоже ее проливать, даже врага пришлого. Вразуми его так, чтоб и думать забыл разор чинить, глядишь - он и образумится. Бывает ведь и такое, что люди, сызмальства друг на друга волками смотревшие, друзьями верными становятся... Только, Алешенька, как ни крути, а придется тебе с Неодолищем переведаться. На роду тебе такое написано. И чья возьмет - не берусь сказать.

– Чего тогда Алешку посылать?
– Еким встрял.
– Мало ли, что кому написано...

– Не нам с тобой, Екимушка, с судьбой спорить. Все равно по-ейному будет, как ни перечь.

Покачал Еким головой, против сердца ему слова старца. Алешка же поднялся, плечами повел.

– Не горюй, как-нибудь сладим... Чай, меч у него не острее моего...

Старик крякнул с досадою.

– Только-только об крови говорили, а он - о мече. Одолеть, это ж не живота лишить. Как ты там сладишь, али не сладишь, твое дело, ан и меч свой, и доспех, и коня - здесь оставь.

– Ага, голыми руками с ним биться!.. Сам ведь сказал, он сколько там гридней княжеских с богатырями раскидал, что ветер соломинки...

– Оттого тебе помощь моя и надобна. Скидавай с себя все богатырское, надевай мое странническое. И котомку бери, и посох. С ними и отправишься.

– Они у тебя что, заговоренные?

– Да какие там заговоренные. Обыкновенные. Ты о том посуди, что одно дело - с богатырем силой меряться, а другое - со странником перехожим. Сумеешь на пользу себе обратить, твое счастье, не сумеешь - не сносить тебе буйной головушки. Об том еще помни, как увидишь Неодолища, страшно тебе сделается, и должен ты этот самый страх превозмочь. Так превозмочь, чтоб бежал страх твой за тридевять земель, чтоб и тени его в тебе не осталося. Одолеешь его, так и богатыря, может, одолеешь. А коли заробеешь, уж лучше сразу назад вертайся. Если же твоя возьмет, хоть словом, хоть как богатырь пощады запросит, - не упорствуй, пусть его. Не ровен час, сам когда на его месте окажешься...

Вот ведь что на свете белом деется!.. В живых остаться, да рассказать кому - не поверят. Даром что Еким рядом. Сговорились, скажут. Супротив богатыря могучего, с палкой. Не собака, чай... Такая дурь, что любой дури дурее. С другой стороны - чего теряет? Глянет одним глазом на Неодолищу, и обратно. Не станет же тот с мечом за просто так на прохожего безоружного кидаться, даже коли заприметит. А ежели заприметит да налетит, глухонемым прикинуться, тогда уж точно не тронет.

Вздохнул, поскидывал с себя все, взял одежду старика, в руках вертит. Как же ее надеть, если таких дедов троих связать воедино нужно, чтоб с Алешкой сравняться. Станет надевать, так лоскутами разойдется. Придется тогда страннику в одном естестве дальше топать. Ну и пусть топает!.. Поделом ему. А то без него плохо было, что его ветром надуло.

Сунул Алешка голову в рубаху, дернул, как следует, чтоб уж сразу в клочья, а та возьми, да и окажись ему в самый раз. Будто по нем и сшита. Порты - тоже как влитые. Чудеса - и только. Веревкой опоясался, котомку через плечо, был богатырь, стал странник.

– Лапотки не забудь, - старик говорит.

– Себе оставь, - Алешка бормочет.
– А я при сапогах останусь.

– Ну, как знаешь... Клюку не забудь...

По-хорошему, взять бы эту клюку, да отходить как следует, несмотря на годы. Хотя, конечно, и их с Екимом тоже отходить бы стоило. Известно, у старого ума, что у малого, а они-то хороши, дальше некуда.

Где там эта клюка?

Подошел, наклонился, дернул - и носом в землю ткнулся. Потому - весу в той клюке, пудов не знамо сколько, и она только по виду палкой неказистой кажется. Фыркнул Алешка, поднялся, и к старичку.

– Ты что же это, никак колдун какой?..

Улыбнулся тот, подошел, поднял палку, как ни в чем не бывало, постучал об землю, Алешке протягивает.

– Так сразу и колдун!.. Чего взъелся-то? Я, что ли, в неловкости твоей виноват?

Видит Алешка, в руках его клюка будто и не весит ничего, подивился про себя, ухватил палку, ан пальцы разжать не успел и рухнул вместе с ней плашмя.

Набрал воздуху в грудь побольше, сказать, что подумалось, ан слышит, Еким ему:

– Говорено ж тебе было, лапотки не забудь.

Должно быть, знамо его товарищу то, что ему самому неведомо.

Не стал кочевряжиться, скинул сапоги, обулся в лапти. Протянул руку, ухватил с опаской клюку, да враз и поднял, точно прутик. Сам себе не поверил. Вскочил на ноги, и ну махать ей из стороны в сторону. Зря не верил. Нет в ней весу никакого, перышко птичье, и то тяжеле.

– Ты, Алешка, совсем ума лишился, - Еким говорит.
– Хватит, а то зашибешь невзначай. С богатырем, вон, биться ступай.