Эх, чего ждать-то! Зря раньше не спохватился. Не по делу на товарища осерчал. Собираться надобно, и по следам Алешкиным отправляться. Ежели нет его более на свете белом, - с богатырем поквитаться. Мало ли, что слово дал, в Ростов вернуться... Одолею Неодолища, тогда и вернусь. В ноги родителям Алешки брошусь, сам заместо сына им стану, коли простят. А не одолею, так и сраму нету.

Решил - и будто гора с плеч. Так собирался, будто не на бой кровавый, на пир званый. Но лишь только взялся за стремя, как старик сказал, приложив ко лбу ладошку:

– Говорил тебе, погоди. Вон он, товарищ твой, целехонек возвращается. Ишь, как торопится, ровно на коне...

Присмотрелся Еким, и вправду на коне. Спешит-торопится богатырь в доспехе на коне богатырском. А коли так, какой же это Алешка? Тот пешим отправился, в портах да рубахе.

Опустил голову Еким.

– Чуяло сердце-вещун, не видать мне больше товарища дорогого. Погубил его Неодолище, до нас добирается. Поди прочь, старик. Не держу на тебя зла, да ежели б и держал, не все ли теперь равно? Будешь в Ростове... Ну, сам знаешь, что делать надобно. Мне же судьба иное уготовила.

Снова ухватил стремя, птицей в седло взлетел, прибрал поводья.

– Поспешай, старик. Не сдюжу, так и тебе пощады не будет.

Саданул коня пятками в бока, пригнулся - и врагу навстречу, не оглядываясь. До него еще далеко, нечего прежде времени оружием щетиниться. Тот тоже пригнулся, ан коня не гонит. В руке ничего не поблескивает, знать, на булавах предлагает померяться. Так, значит, тому и быть. Кабы знать, как дело сложится, место бы повысмотрел. Трава высокая, что там под ней? Где ямка какая, где кочка, оступится конь, тут молодцу и конец. Теперь же, кому - счастье, кому - два, а кому и ни одного...

Близко уже... Постой, что это там у него позади седла? Никак, клюка Алешкина? И сверток... Нешто, одежонка его? Да как же это... Неужто последнее с поверженного содрать решился?

Закипела кровь в молодце. В глазах потемнело. Взъярился, ровно тур подраненный. Ярость в сече - последнее дело, ан до того ли теперь? Щит - на шуйце, булава - в десницу легла, и - будь, что будет.

Сшиблись богатыри. Невдомек Екиму, кто перед ним, у Алешки же дурь взыграла. Нет, чтобы проделке своей вовремя конец положить, булавой махать вздумал. Будто не видит лица Екимова, как перекосилось оно, кровью налилось, как рвет в клочья воздух булава его... Одно спасение - голову товарищ потерял. Ему б то приметить - не похож противник его на того Неодолищу, что старик описывал. Еким то примечает, уж больно приемы боевые с его собственными схожи, будто у одного учителя учились. И как удар нанести, и как уклониться - все одинаково. А вот что богатырь на коне неуверенно держится, сообразить не может. Ненависть глаза застит. Окажись на месте Алешки Неодолище - да хоть и другой кто, по силам Екиму равный, только не озверелый, - давно б поединку конец пришел. А так - крутятся, отскакивают, машут булавами, и никак никто в другого не попадет. Казалось бы - чего тут такого? Дубиной - и не попасть. Вон, иной раз, как драка затеется, взмахнет иной, чем в руку сунулось, семерым достанется, здесь же не мешает никто - и никак не получается. Тут ведь еще какая хитрость есть? Коня чужого не задеть. Ни один богатырь себе такого позволить не может.

Нашла коса на камень. Сошлись сила и верткость. И никак одной другую не одолеть. Пока, наконец, Еким на хитрость не пустился. Не по нраву она ему, однако в схватке смертной подчас все средства хороши. Сделал вид, что уставать начал, развернул вдруг коня, и как бы наутек пустился. Супротивник - за ним. Отвел щит в сторону, этого-то Еким и ждал, обернулся через плечо, и метнул булаву с руки навстречу преследователю. Миновала голову конскую, и точно в грудь преследователю угодила.

Тот будто на препятствие наскочил, из седла вылетел и на землю грохнулся. Развернулся Еким, с коня соскочил, меч выхватил - нет тебе пощады, супостат, хоть ты и чувств лишился. Подскочил, взмахнул мечом... А супостат-то так приложился, что у него шлем набок сдвинулся. И видит Еким, никакой перед ним не Неодолище, - Алешка раскинулся. Уж не ворожба ли какая?

Опустил меч, сам опустился, скинул в сторону шлем с поверженного... Да нет же, ни на какую ворожбу не похоже. Товарищ его перед ним. Лежит, и, кажется, не дышит. Потормошил слегка, потом посильнее - ничего. И то сказать, тяжелая рука у Екима, даром что молод. Со всего маху в грудь булавой - это кто ж такое сдюжит? Вот и товарищ его, похоже, не сдюжил. И выходит так, Еким Иванович, что ты своего же товарища, за которого поквитаться собрался, своими же руками... Он, получается, одолел богатыря, ан из-за головы дурной шутки шутить вздумал. Вот и...

Потерялся Еким. Что делать, не знает. Прижал Алешку бездыханного к груди, застыл взглядом, ровно окаменел. Не слышит, как старик подошел. Он, старик этот, - когда и успел только, - уже и коня Алешкиного поймал, и в свое переоделся.

– Говорил ведь, поспешай медленно, а теперь чего уж... Сделанного не вернешь.

Не слышит Еким. Оглох и ослеп.

– Как же так, Алешенька, - шепчет.
– Открой очи соколиные, скажи слово ласковое, скажи, что не сердишься на товарища своего...

Склонился старик над ними, глянул на Алешку, покачал головой, выпрямился, прочь подался, на клюку опираючись. Не ушел далеко, возле речки свернул. К тому месту направился, где кубышки над водой торчали. Остановился, постоял немного, поклонился трижды, к воде припал, шепчет что-то. Пошептал сколько, и ждет. Прошло время, возмутилась гладь речная, поднимается что-то из глубины. Ждет старик. На поверхность, тем временем, шар зеленый всплыл. Застыл на недолго, а потом вдруг лепестками в стороны распался, белыми, словно свежий снег под лучами солнечными. Подцепил его старик своим посохом, дернул, вот уже и в руках цветок дивный держит.