Глянуть, уже и задор молодецкий в глазах полыхает, уже и сказки-присказки пошли, и похвальба. Добрыня - он богатырем оказался, змееборцем. Его оружием владеть сам Святогор обучал. К нему чуть не каждый день гонцы из Киева наведываются, к князю в дружину зовут. Только он не хочет под руку княжескую, сам себе господин. А нынче вот дошла до них весть, будто где-то неподалеку Ростова зверь какой-то дивный безобразничает, и никто-то с ним сладить не может. Ну, раз никто, значит, без Добрыни свет Никитича никак не обойтись. Не ведаете, часом, где чудище сыскать?..

И так Ратша надоел Алешки своими речами хвастливыми, - хоть он и не об себе говорил, а о товарище своем, - что он буркнул:

– В речке сыщешь. Аль в ведерке с водой. Как глянешь, так сразу и увидишь.

Ратша замер с открытым ртом. Лицо Добрыни слегка потемнело.

– Это как же понимать?
– стараясь сдерживаться, спросил он.

– А так и понимать, что нету никакого чудища. Было - и сплыло. Точнее сказать, под землю ушло.

Смотрят Ратша с Добрыней на Алешку, на Екима. С чего вдруг слова такие?

– Кто ж это тебе такое сказал?

– Никто не сказал. Сам видел.

Уперлись все трое глазами в Алешку - шутит он, али как?

Не шутит Алешка. Ему хмель в голову ударил, он море посуху перейдет, горами опояшется. За живое взяли рассказы о подвигах Добрыниных, за обиду показались. Пусть он там сколько хочешь змеев оборол, ан мы тоже не лыком шиты.

– Еще скажи, сам со зверем совладал, - это Ратша лыбится.

– Чего ж не сказать, коли так оно и в самом деле было? Потому, нечего вам возле Ростова шастать, людей потешать. Возвращайтесь к себе, змеев бить. У нас такого добра не водится. А коли и заведется, так и без вас найдется, кому сладить.

Теперь и Добрыню разобрало. Не понять, что Алешка над ним насмехается, это ж каким пнем быть надобно? Кровью налился, ровно буряк.

– Да где ж тебе Скимена одолеть?
– подначивает.
– Тебе и со мной-то не совладать, а зверь куда как посильнее моего будет...

– Коли надобно будет, так и совладаем, - мог бы Алешка в шутку все свести, вот только хмель да задор без удержу на рожон прут.
– Не здоровей, чай, Неодолища...

– Ага, так ты, значит, и Неодолища осилил... Славно... Тебе, выходит, окромя Святогора супротивника нету. Хотя, конечно, ему тоже не выстоять. Он, вишь, все больше мечом али там булавой привычен, а на язык слаб... Нет, точно, не выстоит...

Изобиделся Алешка, да и говорит:

– Может, и так, только и мне не тягаться со змееборцами. У нас возле города змеи маленькие остались, никаких Горынычей не водится. Должно быть, перебил кто-то. Уж не знаю там, чем, мечом ли, языком ли, а вывел породу ихнюю напрочь...

В общем, на ровном месте молодцы сцепились. Им ни по чем стало, что в чужой избе, в гостях. Им главное - с обидчиком поквитаться.

Полетел на пол опрокинутый стол. Разлетелись в стороны скамьи, посуда. Пошла потеха. Уханье, кряканье, возгласы, грохот, топот, треск дерева, звуки глухих ударов разом заполонили избу. Прежде чем опомнились, - больно уж драться несподручно, непонятно в тесноте, кто кого бьет, - славно друг дружку отходили. Потому - от всего сердца обидчику засветить хочется, али там отвесить, тут как придется, - а что вместо него товарищу достается, это мелочь и не со зла. Вдругорядь кому надо прилетит. Вот и выходит, что Добрыня вроде с Алешкой сцепился, а по вые то Екиму, а то и Ратше ахнет. Ну, и те, в свою очередь, не отстают и в долгу не остаются.

Знахарка же как знала - светцы зажгла, что на полках стояли. Ежели б на столе, давно б пожар случился. А тут пока стороной обходится, молодцы так в стены отлетают, что пока не сбили.

Вот сбились кучею, да дверь собой и вышибли. В сени выкатились, так и вторая помехой не стала. Крыльцо разнесли, - во дворе продолжают. Телега подвернулась, и ее не стало... Шум такой подняли, того и гляди вся деревня сбежится, на потеху взглянуть.

Темно на дворе, не видать ничего, а они знай себе усердствуют. Уже даже и по возгласам не определить, кому досталось. Отлетит кто, свалится, тут же на ноги - и опять лезет.

Чем бы все закончилось, кто ж ведает? Только, по счастью, хозяйка заявилась. С коромыслом в руках. И давай кучу мельтешащую охаживать, по чем зря. Лупит, - откуда силы взялись, - да словами заветными потчует. Так ли, мол, на гостеприимство отвечают? Ну, и по другим поводам тоже не молчит...

Образумила. Унялась драка, как бы ненароком старуху не прибить. Расползлись побитые, кто куда, раны зализывать. Так и провели ночь, по разным углам.

Поутру глянули на дело своих рук, на самих себя - смотреть тошно. Мало того, народ в ворота заглядывает, - они вроде в стороне оставались, а поди ж ты, их тоже наполовину разнесли, - и со смеху покатывается. Не поняли поначалу, откуда прознал, за что разодрались? Потом дошло - небось, когда воевали, языкам, как и кулакам, удержу не давали.

В общем, пока того, чего понатворили, не исправили, у знахарки жили. Держались поодаль, работали вместе. Как разъезжаться, в избе да на дворе не только поломанное новее нового было. Как дрались, так и сработали - на совесть.

Жалко вот только, могли б добрыми товарищами стать, ан из-за дури из-за своей в разные стороны разъехались, не то, что не сдружившись, - словом не обмолвившись.

А вскоре затем Алешка один остался. Еким с каждой верстой мрачнел да хмурился, говорил невпопад, а то и вообще отмалчивался. Глаза отводил. Каково ему было себя чувствовать рядом с товарищем, который и Неодолища, и Скимена, и Добрыню-змееборца... Последнего, правда, не одолел, но ведь и неизвестно, кому больше досталось. И от кого. Темно было. Так, в конце концов, и сказал товарищу, взор пряча. Не могу, мол, с тобою в Киев. Про тебя скажут - богатырь явился, про меня - что вдогонку увязался. К чужой славе пристать желает. Кабы знал, что ты Скимена... Шагу бы из Ростова не сделал. Я ведь думал, пропадешь ты без меня, а выходит наоборот.