Вот и площадь, где палаты княжеские выстроены. Народу здесь поменее толпится, оно и понятно - вон, гридни, кого-то взашей провожают. Здесь все больше слуги княжеские толкутся. Столбы вон неподалеку от крылечка каменного врыты, кони привязаны. На крылечке - стража. Сам бы сунулся, глядишь, как того бедолагу выпроводили бы. Хорт же тут вроде как свой. Наверное.

Только про него подумал, Хорт ему подождать велел. Сам к стражникам направился. Заговорил. И видит Алешка, что-то не так идет, как задумывалось. Потому, один из стражников вроде как не против Хорту дело доброе сделать, а другой - ни в какую. То ли незнакомый, то ли спесь его одолела - не указ ты мне, мол, я охранять поставлен, вот и охраняю. И нечего здесь всяких без приглашения пропускать. Хоть бы и отца родного. Служба - она занятие строгое, и вольностей не допускает. Сегодня одного пропусти, завтра другого, а там рекой попрутся, не остановишь. И выйдет не служба, а сплошной непорядок.

И так это Алешке обидно стало - невмоготу просто. Этот, который спесивый, он Хорту в сыновья годится, - хотя и в плечах пошире будет, и, видать, покрепче. От того, должно быть, и гонору - на ста телегах не увезешь. Служба - оно, конечно, служба, однако и про вежество к старшим забывать не годится.

Поднялся он на крыльцо, встал рядом с Хортом, глянул на гридня, да и говорит, хозяина за рукав потянувши:

– Идем, чего с ним говорить, с...

И такое завернул, что Хорт неодобрительно головой покачал. Оно, конечно, гридень дурь свою показал, ан то не хорошо, что при людях слова такие молвятся. А тот рот раскрыл, ему вдруг воздуху мало стало. Это что же это получается, при всем честном народе, да дружиннику княжескому обиду невозбранно чинить? Не бывало такого, и впредь не бывать.

Размахнулся от всего сердца, да как треснет Алешку по шее!..

Только это ему так подумалось, что Алешку. Тот и сам уклонился, и Хорта отодвинул. И досталось это самое по шее второму гридню, который не при чем. Он, на беду, подошел поближе, чтоб или товарища образумить, или Хорту чего сказать, вот ему и досталось. Пошатнулся, в дверь ударился, шелом с головы слетел и по ступеням покатился...

Те, кто во дворе возле палат княжеских ошивался, дела побросали, к крылечку подбираться начали. Известное дело, кому ж на мордобой поглазеть не охота? А в том, что сейчас драка завяжется, никто и не сомневается. Потому как обиженный, глаза продрав и головой помотав, своему невольному обидчику в чело засветил.

Глядит народ, и не поймет ничего. Вроде вот эти двое подошли, спросились чего-то, а разодрались, не пойми с чего, гридни. И так это сочно кулаками машут, что любо-дорого, кабы не беспорядок. А ежели беспорядок, так скоро князю доложено будет, - у того же суд короткий... Бросились разнимать да утихомиривать, ан это то же, что пожар соломой тушить. Только что площадь перед палатами тихой-мирной была, ан вся закипела, забурлила, ровно по волшебству. Кто кого бьет, кто кого разнимает - не разобрать. Тут пока один кто на ногах не останется, беда.

Хорт, понятное дело, в стороне оставаться не привык, только Алешка его не пускает. Свел с крылечка в сторону, сам рядышком, да и говорит:

– Чего нам ввязываться? Тут люди княжеские, сами промеж себя разберутся. Может, у них порядок такой? Как полдень, так друг дружке выволочку устраивать.

– Не было такого никогда, - Хорт бормочет.

– Так ведь ты сам говоришь, выгнали тебя со двора княжеского. А как выгнали, так сразу и завели. Ишь, как усердствуют!..

– Да уж больно непривычно, со стороны-то... Оно больше изнутри...

– Ничего, один раз и со стороны можно. Ты глянь, веселье-то какое!..

И впрямь, мордобой по всей площади расплеснулся, все новых и новых участников вовлекает. Как и не вовлечься, ежели, скажем, шел ты себе по делам своим мимо, а тут подскакивает кто-то, да как хватит наотмашь по роже! Ты еще понять ничего не успел, а тебе уж и с другой стороны - хрясть! Тут ни зевать не приходится, ни разбираться, что к чему. Дела - побоку, и лезет обиженный в самую середку, поквитаться. С кем? Да хоть вот с этим - у него борода козлиная. Разве ж можно с такой бородой в люди показываться? Прими-ка на добрую память... Бабах! Кто кулаками молотит, кто выспетка дать норовит, иной в бороду вцепился, тащит супротивника куда-то, ровно степняк полонянку, а кто на ногах не удержался, те подняться пытаются, хватают дерущихся за полы, мешаются... Ну, и не молчком же все это происходит. То, как Алешка гридня обозвал, это, можно сказать, еще ласково, по сравнению с тем, что промеж дерущихся порхает...

Эх, смотреть бы да смотреть, ан нет. Распахнулись двери, так, что учинявшие рукоприкладство на крыльце вниз по ступеням покатились. Вышел из дверей князь со своими богатырями и гриднями, а чуть впереди всех - Тугоркан. Глянул на потасовку, и как загогочет. Дравшиеся же как князя увидали, - откуда только прыть взялась, - мигом с площади во все стороны прыснули. Кто сам идти не способен, за способного уцепился. Кто в лежку, - тех за руки, за ноги несут. Еще гогот степняка не стих, а площадь уж и опустела совсем. Только Алешка с Хортом возле стены стоять остались. Да еще двое тех гридней, с которых все и началось.

– Ну, - князь грозно спрашивает, - отвечайте, что тут такое учинилось.

Те запираться не стали, сказали все, как по истине было. То есть, что привел бывший дружинник Хорт молодца, а тот, не будучи в палаты княжеские впущен, обиду учинил. И уже из той обиды возникло рукоприкладство.

– Ну-ка, молодец, сюда ступай, - князь Алешке говорит, а спутника его вроде бы и совсем нету.
– Поведай, кто таков, как посмел обиду слугам княжеским да шум на дворе учинить. Говори коротко и без утайки. Но коли увижу, - во лжи спасенья искать станешь, тут тебе и живота лишиться.