А потом был 1993 год, и на референдуме решался вопрос, получит ли Ельцин поддержку в своем противостоянии с Верховным Советом. СМИ были заполнены поговоркой для тех, кто не желал думать: "да-да-нет-да", подсказывавшей ответы на вопросы референдума. В мозг гражданам намеренно загружали слоган, определявший порядок голосования по четырем поставленным перед избирателями вопросам. Все силы режима были задействованы, чтобы отключить у людей сознание. И ресурсы Моссовета тоже решено было подключить. Втайне от депутатов руководство приняло решение о массовом размножении листовок в поддержку Ельцина на собственной типографской технике. И надо же мне было оказаться на пути у проходимцев, которые таскали листовки из подвалов Моссовета для погрузки в машины…

Я увидел у проходной Моссовета гору бумажной продукции и решил ознакомиться с ее содержанием. Содержание меня не порадовало. Охрана ничего не могла сказать о происхождении этой горы. Я прихватил стопку примерно в тысячу листовок и отнес в свой кабинет. Затем вернулся и стал ожидать, когда явятся хозяева листовок. Сначала передо мной бегали какие-то исполнители, и гора нарастала и нарастала. Потом явился помощник мэра. На мои требования объясниться он презрительно оттопырил губу и дал команду на вынос листовок из здания. Если бы он был вежливее, возможно, я не оказался столь настойчив. Но откровенное хамство пробудило воинский дух, и я встал на пути бумажного потока.

Сквозь меня пройти было невозможно: как депутат я пользовался статусом неприкосновенного лица. Это, по крайней мере, избавило меня от вмешательства милиции – охраны Моссовета, которая кормилась, разумеется, с рук мэрии, уже давно перешедшей на сторону врагов нашей страны. Попытались передать листовки через мою голову – я смахнул их на пол. Попытались схватить меня за руки – ощутили проблемы со своими руками. И все же, в драку никто не лез. Лишь помощник мэра начал на меня орать, брызгая слюной. Я ждал, когда он коснется меня руками. И прикидывал, как он полетит через мое бедро. Но когда такое касание состоялось, рыхлый свитер помощника показался мне ненадежным для броска, и я просто уперся предплечьем в горло противника и придавил его к стене, вдоль которой лежали стопы листовок. А потом протащил его по этой скверной бумаге, рассыпая ее по полу.

На этом инцидент был исчерпан, поскольку беспорядки для службы охраны Моссовета были неприемлемы. Милицейское начальство решило, что проще листовки арестовать до выяснения обстоятельств. Их перенесли снова в подвал – в милицейское помещение, и там заперли. Через сутки арест был снят, но бумага стала макулатурой: листовки уже невозможно было распространить до начала голосования по вопросам референдума.

Референдум не дал Ельцину никаких преимуществ, не позволил ему принимать какие-либо законные решения. Но курс на переворот тогда уже обозначился достаточно ясно. И в октябре 1993 в Москве началась война. Мне довелось тогда сбрасывать со своим плеч свору пенсионеров – сторонников Егора Гайдара, которые перекрыли мне путь в Моссовет. Потом при свечах участвовать в раздаче пистолетов в здании Дома Советов. Оружия на всех не хватало, поэтому я решил, что меня защищает хотя бы депутатский мандат, и не взял в руки ПМ. Впрочем, и опыта обращения с ним у меня практически не было. Бог миловал – с ПМ у меня было гораздо больше шансов не выйти из здания на Краснопресненской набережной.

Каким-то чудом тогда я не попал "под раздачу". Хотя и рисковал, когда у метро "Баррикадная" вцепился в накидку омоновца, который вместе со своими сослуживцами запихивал толпу протестующих людей в метро. Тогда на меня свой взор обратил ублюдок, который командовал всем этим. И могли бы меня тогда покалечить, если бы люди вокруг по чьей-то команде вдруг не сели. Идти по телам этот костолом с баранкой жира под подбородком не рискнул. Мог я "нарваться", когда на Садовом вместе с другими осыпал камнями наступающую цепь омоновцев. Мог и потом из "черных списков" членов патриотических организаций перекочевать за решетку. Обошлось.

Следующий эпизод, в котором боевые искусства, наконец, понадобились, состоялся в 1994. Тогда штаб-квартира Конгресса русских общин находилась под пристальным наблюдением спецслужб: мы были в том самом "черном списке", который был составлен ельцинистами по итогам кровавых событий октября 1993. Вполне возможно, именно по этой причине произошло нападение двух молодых людей, которые прикидывались "наперсточниками". Рядом с метро почти всюду тогда можно было увидеть этих жуликов: игра в наперстки соблазняла легкой наживой, а сценарий, в котором участвовало сразу несколько человек, предполагал, что выиграть можно, только если тут же проигрываешь, причем гораздо больше, чем был недавний выигрыш.

То ли это было какое-то задание, то ли жуликам нужен был скандал. Так или иначе, один из них бросился ко мне обниматься, а другой, когда я отвлекся на первого, нанес мне хорошо поставленный удар в нос. Темные очки с моего носа отлетели в сторону, портфель выпал из моих рук, на белую сорочку из носа хлынул обильный поток крови. Когда через мгновение туман перед глазами рассеялся, передо мной было радостно-наглое лицо бритоголового молодого человека, который готов был прибавить в мою голову еще несколько ударов. Но получил от меня удар ногой в живот.

Это был первый мой опыт публичной схватки более чем с одним соперником. И опыт показал: даже очень сильный удар ногой в корпус не слишком подрывает боеспособность противника. Два удара подряд в область живота, нанесенные носком ботинка, не свалили наперсточника. В это время его приятель обхватил меня за корпус, блокировав руки. Если бы я не избавился от этих объятий, второй нападающий мог бы атаковать меня со спины. Пришлось применять малознакомый мне боевой прием. Мои руки болтались за спиной противника, охватившего меня со стороны груди. Через его затылок я дотянулся пальцами до глазниц и отогнул голову наперсточника (не догадавшись ударить его лбом в подбородок), и он вынужденно отпрянул, отпустив захват. Сзади уже набегал второй. И я встретил его ударом уширо-гэри (я тогда сделал его интуитивно, не имея опыта наработки такого удара), тут же переключившись на первого, за которого я держался, чтобы не упасть. От передней подножки он кувыркнулся в сторону своего приятеля, переживавшего удар моего каблука. Сообразив что-то, оба решили ретироваться резвым аллюром.