– Да, - соглашается со мной Борис Игнатьевич. – Понимаешь, тут родственникам нужно подписать некоторые документы на вывоз… тела, а также для опознания, - почти шепотом заканчивает он.

– Не беспокойтесь, я подпишу все, что от меня требуется, - отвечаю я. Меня начинает трясти, а к глазам подступают слезы. Кто бы знал, чего мне стоит сейчас оставаться спокойной и собранной.

Ладонь Андрея Владимировича ложится на мое плечо и легонько сжимает. Он знает. Мужчина перехватывает у меня трубку и заканчивает разговор. Я же, прислонившись к нему спиной, стараюсь прийти в себя, снова найти точку опоры в моем расшатанном мире.

Андрей продолжает успокаивающе гладить меня по спине, и только поэтому я продолжаю дышать. Он кладет трубку на стол. Его вторая рука тоже опускается на мое плечо, и он осторожно начинает массировать мне плечи, словно стараясь снять с меня эту бетонную плиту. Я чувствую, как напряжение между нами нарастает, его пальцы спускаются ниже по спине, прочерчивая дорожку от шеи до поясницы. Я до побелевших суставов цепляюсь в край столешницы. Внизу живота все сжимается, хочется развернуться к нему и начать его целовать, но я не двигаюсь. Мужчина отстраняется и отходит на несколько шагов.

– Мне очень жаль, - шепчет он мне.

Я вздрагиваю, как от удара.

– Пора собираться в школу, если мы не хотим опоздать, - говорит Андрей, выделяя слово «мы». До конца разрушая этот момент единения между нами, он поворачивается и выходит из кухни.

Я плотнее закутываюсь в халат, словно он может защитить меня от подступившего холода.

«Мне тоже жаль».

Я встаю с табуретки и иду к себе в комнату.

Всю дорогу до школы в машине разговаривало только радио, передавая новости, курсы валют, погоду и последние хиты нашей и зарубежной музыки. Автомобиль остановился возле школы.

– Спасибо, Андрей Владимирович, - официально благодарю я и открываю дверцу машины.

– Встретимся на четвертом уроке, - кивает мне опекун и, подождав, когда я выйду, едет ставить автомобиль на стоянку.

Я сама удивилась, как легко «Андрей» снова превратился в «Андрея Владимировича», словно на территории школы всего, что было за ней, не существовало - ни вчерашних событий, ни сегодняшних. Не существовало ни для кого, кроме Иринки.

– Привет, - подхватила меня под руку Иринка в коридоре, - вижу, вы помирились.

– Помирились, - киваю я, стараясь не покраснеть опять.

– А что вообще произошло? И как там с Ромкой? Вы снова встречаетесь? – налегает подруга.

– Нет, - мотаю я головой. – Вчера было большой ошибкой. И спасибо тебе.

– За что?
– удивляется девушка.

– Ты сказала Андрею Владимировичу, где меня искать, - отвечаю я, наблюдая, как Ирина облизывает губы и разглядывает браслет на своей руке так, словно видит его впервые.

– Понимаешь, он позвонил, и его голос звучал так взволнованно, - оправдывается девушка. – Он даже прикрикнул на меня, когда я сначала не хотела ему говорить, где ты! – с видом человека, увидевшего НЛО, сказала подруга, и я поняла ее.

Хотя у Андрея Владимировича и репутация одного из самых строгих учителей в этой школе, но никто никогда не слышал, чтобы он повышал голос. Наоборот, чем страшнее был твой проступок, тем спокойнее и тише звучал голос учителя и, поверьте, это действовало не хуже, а может, и лучше, чем какой-нибудь истерический ор.

– Да, я все понимаю, - киваю я. – И правда, спасибо, - улыбаюсь Иринке.

Звенит звонок, мы практически вбегаем в класс и садимся на свои места, попутно поздоровавшись с остальными ребятами.

– Ну, так из-за чего вы поругались? – продолжала допытываться подруга.

– Из-за непомытой посуды, - отшутилась я, надеясь, что сейчас в класс войдет учительница и расспросы на ближайшие сорок минут закончатся, но преподавателя все не было.

Я уже подумывала, не пообещать ли рассказать подруге хоть полуправду - рассказать всего я не смогу даже ей... но в класс наконец вошла Марина Игоревна.

Ученики тут же затихли и встали. Марина Игоревна, учительница по истории, больше всего на свете ценила тишину и дисциплину в классе, хотя сама была именно из тех, кто эту тишину устанавливает методом оглушительного крика и ударами указки о школьную доску. Сейчас женщина была бледной и какой-то растерянной.