– И в самом деле, Марио, - поддержал принцессу Филипп.
– Уберись-ка отсюда подобру-поздорову.
– (При этом он украдкой подмигнул парню: мол, ты же видишь, в каком она состоянии).
– И ты, Габриель, тоже ступай. Надеюсь, ты понял, что надо передать моему отцу?

– Да, понял.

– Тогда доброй ночи.

Габриель молча поклонился Маргарите и вышел. Вслед за ним, затравленно озираясь на принцессу, из комнаты выскользнул д'Обиак.

Когда дверь затворилась, Филипп, не меняя позы, холодно взглянул на Маргариту и с наигранным безразличием в голосе осведомился:

– Итак, сударыня, не соблаговолите ли объяснить, что привело вас ко мне в столь поздний час?

15. СВАТОВСТВО ПО-ГАСКОНСКИ

Что ответила Маргарита на эту издевательскую реплику, мы узнаем несколько позже; а сейчас последуем за Габриелем де Шеверни, который отправился выполнять поручение Филиппа.

Герцога он разыскал без труда. Как и предполагал Филипп, его отец еще не покинул пиршественный зал - правда, беседовал он не с литовским князем Гедимином, но с императором Римским, который излагал ему свою теорию о том, что подлинным автором написанной в начале прошлого века "Божественной комедии" был вовсе не наследный принц Италии Марк-Антоний Юлий, а некий Данте Алигьери, придворный поэт императора Августа Х. Ловкий и изворотливый политик, в частной жизни Август ХII был воплощением кристальной честности и порядочности. Не понаслышке зная, как тяжелы бывают муки творчества и какие крепкие узы связывают настоящего художника с каждым его творением, он всей душой ненавидел плагиат и не прощал этот грех никому, даже собственным предкам. Во многом благодаря ему имя великого Данте не кануло в безвестность, подобно именам других мастеров, чью славу незаслуженно присвоили сильные мира сего.

Габриель уже несколько минут расхаживал по залу, то и дело бросая на герцога и императора нетерпеливые взгляды, но не решался подойти ближе и вмешаться в их разговор. Август ХII первый заметил его и, прервав свой неторопливый рассказ, обратил внимание собеседника на это обстоятельство:

– Мне кажется, достопочтенный, что дворянин твоего сына страстно желает поведать тебе нечто крайне важное и безотлагательное.

Он обращался к герцогу в единственном числе, так как разговор велся на той своеобразной итализированной латыни, что в те времена еще довольно широко употреблялась в среде римской аристократии и в международном общении.

Проследив за взглядом императора, герцог утвердительно кивнул, сразу же извинился, что вынужден ненадолго отлучиться, и поднялся с кресла. Облегченно вздохнув, Габриель спешно направился к нему.

– Вас прислал мой сын, виконт?
– спросил герцог, когда тот подошел.

– Да, монсеньор. Он велел передать, что согласен.

– А поконкретнее?

– К сожалению, монсеньор, обстоятельства не располагали к тому, чтобы давать мне более конкретное поручение. Однако из нашего разговора, предшествовавшего появлению этих обстоятельств, можно с уверенностью предположить, что монсеньор сын ваш не станет возражать, если вы воспользуетесь удобным случаем и попросите у императорского величества руки его дочери.

Герцог усмехнулся.

– А вы довольно сообразительный молодой человек, виконт. Благодарю вас. Ступайте и, если позволят упомянутые вами обстоятельства, передайте моему сыну, что пусть он не беспокоится - я все улажу.

Габриель поклонился и отошел в сторону, но зал не покинул, решив дождаться более определенных результатов.

Между тем герцог возвратился на свое место и снова попросил у императора прощения за вынужденную отлучку. Терпеливо выслушав в ответ пространные рассуждения о незавидной участи державных мужей, которых даже в редкие минуты досуга не оставляют в покое государственные дела, герцог сказал:

– Увы, ты прав, Цезарь. Вот и сейчас дворянин моего сына вернул меня с небес на землю. Если ты не возражаешь, я хотел бы поговорить с тобой о вещах более приземленных, чем поэзия.

Август ХII заметно оживился.

– С превеликим удовольствием, достопочтенный - ответил он.
– Не угодно ль тебе сообщить о предмете предстоящей беседы?

По тому, как замешкался герцог, окружавшие его и императора дворяне догадались, что намечается конфиденциальный разговор. Все они в одночасье вспомнили о каких-то неотложных делах, и вскоре двое могущественных вельмож остались в этой части зала одни.

– Август Юлий, - веско произнес герцог.
– Как ты, наверное, догадался, речь пойдет о твоей дочери Анне.

– Да, - кивнул император.
– Я предполагал это.

– В таком случае я не вижу оснований хитрить и изворачиваться...

Август ХII нетерпеливо щелкнул пальцами.

– Прости, что перебиваю тебя, достопочтенный, но я даже настаиваю на откровенности. Когда дело касается наших детей, это слишком серьезно, чтобы юлить и прибегать к обычным дипломатическим уверткам, без которых иной раз обойтись просто невозможно. Однако в данной ситуации прямота самая лучшая политика. Прежде чем ты скажешь то, что я надеюсь от тебя услышать, я хотел бы ради установления между нами полного доверия сообщить, что вчера я получил от Арманда Готийского письмо. Он просит как можно скорее выдать Анну замуж, ибо хочет удостовериться, что после смерти, приближение коей чувствует все явственнее, его владения попадут в надежные руки.

– И как ты находишь эту просьбу?
– поинтересовался герцог.

– Вполне законной, вельможа. Я считаю, что человек, от которого моя дочь получит в наследство добрую четверть Галлии, а затем, возможно, и королевский венец, - такой человек вправе ставить мне определенные условия. К тому же Анна, несмотря на свой юный возраст, уже зрелая девушка и, думаю, раннее замужество пойдет ей только на пользу...
– Тут щека императора нервно дернулась, но герцог предпочел не замечать этого. Особо достопочтенный Арманд обратил мое внимание на двух возможных кандидатов в мужья Анны, самых достойных по его мнению, - это твой сын и граф Людовик Прованский. Надобно сказать, что я склонен согласиться с ним.