— Не злись, — он протянул руку и вновь коснулся моей щеки, дернула головой избавляясь от прикосновения, но кесарь властно удержал ладонь и добавил: — Это спасло твою жизнь. Уже дважды.

— А у меня осталась она — моя жизнь? — гневно спросила я.

Глаза императора Эррадараса сузились, и он с нажимом произнес:

— Я — твоя жизнь.

Резко поднявшись, пресветлый одним мановением руки заставил исчезнуть появившийся туман, прошел к ближайшему окну, встал, вглядываясь в пейзаж за хрустальным стеклом и ледяным, привычным мне тоном, сказал:

— Ты родилась по причине моего вмешательства. Ты жила, исключительно, потому что я приказал оберегать твою жизнь. Ты стала той, кто ты есть благодаря мне. «Твоя жизнь»?! — он повернулся, смерил меня холодным взглядом. — Ее никогда не существовало, Кари.

— Катриона, — мрачно поправила я.

— Кари Онеиро! — отчеканил он.

Его пристальный взгляд подавлял и требовал подчинения, но я упрямо смотрела в ледяные глаза кесаря, запоздало осознавая — я бессмертна. Я практически бессмертна. Я…

— Я полагаю, самое время пересмотреть условия нашего соглашения, — спокойно произнесла собственно я же.

И рывком заставила себя сесть. Руки болели, все еще болели, но, если я способна дышать без воздуха, значит и восстанавливаться буду тоже без особого труда.

— С трудом, — как и всегда развеял мои надежды кесарь.

В принципе, начинаю подозревать, что у него такая цель в жизни — убивать все мои надежды на корню!

— Не важно, — я попыталась встать, осознала что с подниманием у меня явные трудности, а потому вновь опустившись на постель, вернулась к поднятой теме: — Никаких больше рун! — выдвинула я первое требование. — Никакого влияния на мои воспоминания! И да — я все еще настаиваю на раздельных апартаментах!

С третьей попытки мне удалось встать. Не то чтобы мое пошатывающееся тело получило какие-либо преимущества от стоячего положения, но моему самоуважению равновесие определенно пошло на пользу.

— Сядь! — холодно приказал кесарь.

И вновь отвернулся к окну.

А я рухнула на постель. Не повинуясь приказу, а потому что стоять более не было никакой возможности в принципе. Болело уже все, не только руки. Болела каждая мышца, скручивались узлом сухожилия, тело словно ломали по кусочкам с особой жестокостью.

Араэден оказался рядом в тот же миг, как меня охватила боль, подхватив на руки, уложил на постель, и поцеловал, забирая кажется не только всю мою магию, но и ту боль, что она несла. Несколько долгих, тянущихся словно патока вязких минут. И моя боль стала частью его.

— Да, — выдохнул кесарь мне в губы, — дикая смесь из магии и боли, желания и запрета, любви и ненависти, с тобой никогда не было иначе.

Едва ли прислушиваясь к его словам, я медленно сделала вдох, откровенно опасаясь, что боль вернется вновь. Жуткая, нечеловеческая, изматывающая боль, ломающая тело, выворачивающая суставы, рвущая мышцы.

— Не вернется, — кесарь осторожно отвел прядь волос с моего лица, — я рядом.

Всегда рядом…

— Всегда, — тихо подтвердил он.

Еще несколько минут я лежала молча, прислушиваясь к ощущениям своего тела, а затем, спросила у того, кто все еще нависал надо мной, согревая дыханием мои похолодевшие от приступа губы:

— А как же наш договор и ваше данное мне слово, мой кесарь?

Он улыбнулся, стирая пальцами капельки проступивших от боли слез с моих ресниц, и с удивительной для него улыбкой, произнес:

— Я сказал — если ты пожелаешь.

Не став спорить, просто уточнила:

— А если я пожелаю?

Внимательный взгляд ледяных глаз и сказанное как аксиома:

— Значит, мы вернемся в Рассветный мир.

«Мы»…

Судорожно вздохнув, с нескрываемой злостью напомнила:

— Вы сказали — «я открою для тебя путь в Рассветный мир».

— И в чем противоречие, нежная моя? — насмешливо поинтересовался император.

— В чем противоречие? — переспросила срывающимся голосом. — В чем противоречие?!

— Именно, — вновь касаясь губами моих губ, прошептал Араэден. — В чем? Если ты пожелаешь и выполнишь условие договора, через год я открою для тебя путь в Рассветный мир…

— «Но всегда буду рядом», — закончила за него его фразу.

И ощутила улыбку кесаря. Мимолетную, мгновенно перешедшую в ласковый поцелуй, но столь красноречивую, и столь явно сказавшую мне слишком о многом.

И на фоне этого, я как-то совершенно отстраненно отнеслась к затянувшемуся, ставшему каким-то совершенно иным поцелую, который, кажется, уже вовсе не имел целью забрать мою боль. Цель скорее плавно смещалась в горизонтальную плоскость.