Однако же нынче приходилось держать лицо, а потому ничего не оставалось, как только непринуждённо улыбаясь, отправиться к хозяину дома и тем, кто его окружал.

— Mon cher, Борис, — вошёл в кружок, собравшийся вокруг князя Анненкова, Николай, — Марья Филипповна просила кланяться, но, увы, мы вынуждены нынче вас покинуть.

— Право слово, Nicolas, я огорчён, — шутливо отозвался Борис. — Ты лишаешь нас общества прелестной Софьи Васильевны и обворожительной Марьи Филипповны. Сие совершенно непростительно.

— Надеюсь, в другой раз самочувствие Марья Филипповны позволит нам задержаться в столь приятном обществе, — откланялся Николай.

— Марье Филипповне нездоровится? — не сдержался Андрей.

— Увы, — повернулся к нему Куташев.

— Надеюсь, ничего серьёзного? — сконфуженно пробормотал Ефимовский.

Николай пожал плечами, желая показать, что причина недомогания супруги ему не ведома.

Софья не скрывала своего разочарования скорым отъездом. Она то и дело кидала хмурые взгляды на брата и невестку, но Марья не обращала внимания на дурное настроение золовки. Встреча с Ефимовским отняла последние силы, лишила душевного равновесия, обретённого с таким трудом, отозвалась болезненными воспоминаниями, которые так бережно хранила в самом потаённом уголке души. Один только взгляд, и сердце перевернулось, забилось, но теперь только для него одного. Вот она цена её гордыни и тщеславия. Что ей нынче все несказанные слова, что нынче значат непроизнесённые признания, сердце надобно было слушать, а не потворствовать ущемлённому самолюбию. А между тем Андрей говорил о письме, которого она не получала.

Экипаж остановился у дома на Мойке. Открылись кованые ворота, ведущие во внутренний двор, и коляска вкатилась под своды арки. Словно в полузабытьи опёрлась Марья на твёрдую руку Куташева, не глядя под ноги, ступила с подножки, едва не оборвав подол платья, смотрела и не видела, слушала, но не слышала, шла, как во сне к парадному входу, неосознанным привычным движением подобрала юбки, прошла мимо дворецкого и двинулась дальше к лестнице.

— Мари! — громкий окрик вырвал из окутавшего морока и заставил остановиться.

Затрепетало в груди сердце, сжалось от страха и предчувствия неминуемой беды.

— Мари, да что с вами нынче? — недовольный голос Николая ворвался в её грёзы.

Марья поморщилась, позволив ему взять себя под руку.

— Голова кружится, устала очень. Видимо с непривычки, — попыталась оправдаться она, понимая, сколь нелепыми и жалкими выглядят её оправдания.

Куташев только покачал головой, но ничего более не сказал, и за это Марья была ему благодарна, ибо мыслить ясно не могла. У дверей в свои покои она остановилась и повернулась к мужу, дабы пожелать ему спокойной ночи, но натолкнувшись на пристальный изучающий взгляд, осеклась на полуслове и поспешила скрыться за дверью. Он словно мысли её читал и будто знал, что творилось нынче на душе.

Пройдя в будуар, Марья растолкала задремавшую на кушетке Милку и молча, повернувшись к ней спиной, замерла в ожидании, пока горничная справиться с крючками и шнуровкой корсета.

Милка сопела, шёпотом ругалась, но справиться с шёлковым шнурком, затянутым в узел не могла, как ни старалась.

— Не могу, барыня, — едва не плача, сдалась девушка.

— Режь его, — выдохнула Марья, — сил моих больше нет.

Милка кинулась в будуар на поиски корзинки с рукодельем, где обыкновенно лежали небольшие ножницы, а Марья осталась стоять перед зеркалом. То ли ей передалось паническое настроение горничной, то ли собственные страхи сыграли свою роль, но каждый последующий вздох, давался с огромным трудом.

— Милка, да где же ты? — выдохнула княгиня, тяжело опираясь на поверхность туалетного столика обеими руками.

Милка поспешила на зов барыни, но, застав князя в спальне жены, тихо ахнула, прикрыв рот ладошкой, и поспешила ретироваться.

— Позвольте мне, — услышала Марья над своим плечом.

Вскинув голову, она через зеркало встретилась взглядом с Куташевым и только молча кивнула, не в силах более тереть эту пытку. Николай поддел шнуровку корсета ножом для разрезания бумаги, острое лезвие легко перерезало натянутый шёлк. Отбросив ненавистный корсет, Марья повернулась спиной к супругу, взглядом отыскивая капот. На бледной спине яркими полосами выделялись следы, оставленные пластинами из китового уса.

— Не удивительно, что вам сделалось дурно, — пробормотал Куташев, разглядывая её со спины. — Зачем же истязать себя подобным образом?

Марья не ответила, только раздражённо повела плечом. В следующее мгновение с её губ сорвался изумлённый вздох, от ощущения тепла широкой мужской ладони, касающейся её рёбер в тех местах, где остались наиболее заметные следы. Нежная, тёплая, гладкая, словно шёлк кожа под его руками, едва различимый аромат резеды, исходящий от её волос, изящный изгиб шеи, длинные ресницы, отбрасывающие тень на бледные щёки, Куташев, словно впервые видел свою жену. Кончики пальцев ласково прошлись по красным бороздам, оставленным корсетом, словно желали разгладить кожу в этих местах.

— Nicolas… — развернулась Марья в его руках.

Куташев приложил палец к её губам:

— Прошло уже довольно времени, Мари.

"Не хочу! Не хочу!" — пульсировало болью в голове, но Марья не осмелилась возразить, только закрыла глаза, дабы не видеть его лица, склоняющегося к ней. Видимо, все испытываемые эмоции тотчас отразились на её лице. Пальцы князя перебирали мягкие локоны на её затылке, шпильки бесшумно посыпались на ковёр, накрутив на кулак длинные белокурые пряди, Куташев больно дёрнул её за волосы: