Как и предсказывал Хоффман, в себя Марья Филипповна пришла только поздним вечером. Едва очнувшись от тяжёлого забытья, княгиня попросила принести ей дитя. Разглядывая ребёнка в своих руках, она никак не могла поверить в то, что это маленькое сморщенное существо и есть её сын. Её и Андрея.

— Да, вы барыня не глядите так, — забрала раскричавшегося младенца кормилица, — две-три седмицы минует, не узнаете, — улыбнулась женщина.

— А где Николай Васильевич? — осведомилась она.

— Барин-то? Дома. Где ж ему быть? — пожала полными плечами кормилица. — Позвать велите?

— Нет, не надобно, — вздохнула княгиня, откидываясь на подушки. — Звать тебя как?

— Марфой, — отозвалась женщина. — Ну, так я пойду тогда? Михаила Николаевича кормить пора, — добавила она, укачивая дитя.

— Михаила Николаевича? — нахмурилась Марья.

— Так окрестили сыночка вашего нынче днём, — пояснила кормилица. — Братец ваш — крёстный ему.

— Ступай, Марфа, — отпустила кормилицу Марья.

Оставшись в одиночестве, женщина закрыла глаза. Из-под сомкнутых век выкатилась слезинка и побежала по щеке. Марья не стала вытирать её. Руки её безвольно лежали поверх одеяла. Несмотря на духоту, стоявшую в конце августа, ей было холодно. Невообразимо холодно. Она подумала о том, как бы отреагировал Андрей на известие о рождении сына, и, сравнивая свои мечты с тем, что происходило воочию, горько разрыдалась. Вся жизнь отныне виделась ей бессмысленной. Что дальше? Как жить? Вставать каждое утро, причёсываться, одеваться, есть, пить, для кого? Для кого ей всё это делать? Для себя? А для себя не надобно более! Одна пустота впереди и нет ничего более, ни любви, ни ненависти. Всё выжжено, пустыня осталась.

Молодая княгиня оправилась на удивление быстро. Никаких видимых причин для того, чтобы целыми днями оставаться в постели в самом скором времени у неё не осталось, да только возвращаться к прежней жизни у Марьи Филипповны не было никакого желания. Весь день она проводила в своих покоях, не спускаясь даже к трапезе. Она ничего не просила, не требовала, не капризничала, а просто лежала в постели или сидела в кресле у окна, подперев щёку кулаком. Не проявляла она интереса и к ребёнку. Единственный раз взглянув на дитя, она более не просила принести его и не спрашивала о нём.

Так прошла седмица, за ней другая, но ничего не менялось. Поначалу Николая нисколько не заботило то, что происходит с его женой, но когда по углам стала шептаться челядь о том, что княгиня в уме повредилась, пришлось вмешаться. По просьбе князя Хоффман осмотрел Марью Филипповну и лишь развёл руками, демонстрируя своё совершенное бессилие и непонимание происходящего.

— Право слово, Николай Васильевич, княгиня вполне здорова, она совершенно оправилась, и я не понимаю, отчего она ведёт себя подобным образом, — заявил он князю, покинув покои его супруги.

— То есть, вы утверждаете, что медицинская помощь моей супруге не требуется? — прищурился Куташев.

— Точно так, ваше сиятельство, — кивнул Хоффман. — Ежели какой недуг и поразил вашу супругу, то он скорее душевного свойства, нежели телесного. Возможно, вам стоит поговорить с ней и этого будет довольно.

— Благодарю вас, Генрих Карлович, — отпустил врача Куташев.

Распрощавшись с доктором, Николай прошёлся по библиотеке, обдумывая слова Хоффмана. Ему вовсе не хотелось вести с Марьей Филипповной душеспасительные беседы, а то, что дело здесь было именно в недуге душевном, а не телесном, сомневаться не приходилось. Преодолев собственное сопротивление, Куташев вошёл на половину жены. На стук в дверь, ему открыла горничная жены Милка, тотчас съёжившаяся под сумрачным взглядом барина. Девица ещё не забыла разговора, что состоялся между ней и его сиятельством, и полученный урок усвоила надолго.

Взглядом указав прислуге на выход, Николай вошёл и плотно прикрыл за собою двери. Марья осталась безучастной к его появлению, она даже не переменила позы, продолжая смотреть невидящим взглядом в окно. Окинув беглым взглядом жену, князь глубоко вздохнул, подавляя мгновенно вспыхнувшее чувство брезгливости и отвращения. Неприбранная, непричёсанная, неопрятная, шёлковый капот, надетый поверх ночной рубашки, в пятнах. Разве может такая женщина вызвать симпатию?

— Мари, мне кажется, пришло время нам поговорить, — начал Куташев, присаживаясь подле жены.

— О чём? — равнодушно обронила она, не поворачивая головы.

Николай с трудом подавил раздражение и постарался не выказать гнева, вызванного её поведением и внешним видом.

— О вас, Мари.

— Обо мне? — проскользнули нотки удивления в интонациях её голоса. — Чем я вам не угодила, Nicolas?

— Я нахожу ваше поведение несколько странным. Более того, я вас не узнаю. Вы давно видели себя в зеркале? — осведомился он.

— Я не хочу, — вздохнула Марья.

Николай подавил ещё один раздражённый вздох. Он определённо не собирался нянчиться с ней, но вскоре начнётся светский сезон и общество станет интересоваться тем, куда пропала княгиня Куташева. Самому ему было совершенно плевать на то, что станут говорить о нём и его семейной жизни, но есть ещё Софи, и вся эта шумиха и сплетни вокруг фамилии Куташевых вряд ли положительным образом скажутся на r'enomm'ee его сестры. Только ради Софьи он старался соблюдать светские условности, и только забота о её добром имени не позволяла ему откровенно попирать принятые в свете правила, хотя и не мешала высмеивать их.

Поднявшись с кушетки, Николай подхватил жену под локоть и принудил встать. Нисколько не заботясь о том, что может причинить ей боль, он подтащил её к зеркалу и развернул лицом к её отражению, удерживая за плечи.

— Смотрите! Смотрите на кого вы стали похожи! — потряс он её словно тряпичную куклу.

— Вас это беспокоит? — выпрямилась Марья, стряхивая с плеч его руки. — Мне казалось, вам и дела нет до меня.

— Мне нет до вас дела, Мари, — сквозь зубы процедил Куташев, — но, увы, мы живём в столице на виду у многих, и мне приходится считаться с этим. Анненковы прислали приглашение. Через две седмицы Ирина Александровна устраивает небольшой музыкальный вечер на даче в Царском селе. Надеюсь, к тому времени вы будете готовы появиться в свете.