Камердинер распахнул окно в его спальне, потому как спать летом Илья Сергеевич любил непременно с открытым окном. Отпустив прислугу и погасив свечи, Урусов, облачённый в домашний халат, устроился в кресле с трубкой. Табачный дым от трубки исчезал в распахнутом окне, тихо, чуть слышно шелестела листва деревьев, где-то в отдалении защебетал соловей, поначалу робко, словно пробуя голос, а после всё звонче и звонче, призывая подругу. Илья Сергеевич тяжело вздохнул, вытряхнул пепел из погасшей трубки и присел на подоконник.

Соколинский явно оправдывался, Марья Филипповна выглядела испуганной, видимо, им обоим было, что скрывать. Единственное, чего не мог принять, так это мысли о том, что воспитанная барышня, коей он всегда считал mademoiselle Ракитину, могла повести себя столь скандально. Впрочем, возможно всё дело в нём самом? В том, что он сам возвёл её на пьедестал, а Марья Филипповна оказалась просто легкомысленной девицей, не отягощённой моральными принципами? Видимо, так и есть, и ему следует перестать думать о ней, забыть и обратить своё внимание на барышню более достойную. Но все доводы разума не могли заполнить той пустоты, что образовалась в сердце. Холодно стало внутри, ничто более не согревало его. Он думал о будущем, и это будущее прочно было связано с Марьей Филипповной. Он желал видеть её своей женой, матерью своих детей, желал, чтобы она одна разделила с ним всю жизнь, но отныне это всё было невозможно.

Илья Сергеевич перебрался в постель, где долго ещё лежал с открытыми глазами, неотрывно глядя в потолок и прислушиваясь к усиливающемуся шуму ветра за окном. Стало прохладнее, вдалеке громыхнуло. Следующий раскат грома послышался ещё ближе. Всполох молнии на мгновении мертвенно бледным светом осветил спальню, и тотчас громовой раскат такой силы, что зазвенели стёкла, сотряс землю. В коридоре послышалась торопливая поступь, взъерошенный камердинер князя заглянул в комнату.

— Батюшки светы, Илья Сергеевич, вот разгулялась-то, — бросился он затворять отрытые створки.

— Ступай, Демьян. Я сам, — отослал Урусов камердинера.

Илья Сергеевич вновь присел на подоконник и стал ждать. Князь любил разгул стихии, в такие мгновения он переживал необыкновенным душевный подъём, смесь страха и восторга перед величием и мощью природных сил. В подобные минуты приходило понимание, сколь жалок и ничтожен человек в целом мире, в огромной вселенной, как незначительные и пусты его проблемы, по сравнению с величием мироздания.

Дождь, постепенно усиливаясь, закапал на террасу под окном, где сидел князь, и вскоре обрушился настоящим потоком, пригибая к земле цветы, что росли в вазонах вдоль широкой лестницы, ведущей в парк, зашумел в водосточных трубах. Вытянув руку, Илья Сергеевич подставил ладонь косым струям, а после провёл по лицу мокрыми пальцами.

— Довольно, пожалуй, — встал он с подоконника и сам закрыл окно.

Именно в эти минуты мысли его прояснились, и как показалось ему самому, нашёлся ответ на все его вопросы. Как и решил прежде, он ничего не станет говорить Наталье, не хотелось быть гонцом, приносящим дурные вести, ежели Соколинский сам решится объясниться, тем лучше. Наталья поймёт, что он недостойный её человек, а коли Михаил Алексеевич промолчит и сделает свой выбор в пользу Натали то, так тому и быть. Тогда и сам Илья Сергеевич слова не скажет.

А что касается Марьи Филипповны, то ему её ни чуточки не жаль. Сам он никогда не станет распускать сплетен, а стало быть, пусть живёт, как пожелает. Для него она отныне значит не более, чем любая другая девица в уезде, лишь бы не вмешивалась в отношения между Соколинским и Натальей.

Марья Филипповна проспала почти до полудня, но с наступлением нового дня все проблемы и огорчения дня вчерашнего никуда не делись. Она не могла перестать думать о том, что случилось накануне и сколько бы не гнала досадные мысли, они возвращались вновь и вновь с неизменным постоянством. "Что делать? — стучало молоточками в висках, пока она спускалась в столовую. — Что делать?" — вертелось в голове, пока намазывала маслом булку и пила обжигающе горячий чай. Увы, ответа не было.

— Как спалось нынче? — обратилась к ней Елена Андреевна.

Марья, невидящим взглядом уставившись в окно, на вопрос матери не ответила.

— Мари, — повысила голос madame Ракитина, — ты будто не в себе нынче!

— Вы что-то сказали, маменька? — очнулась Марья от грустных дум.

— Я сказала, что ты не в себе нынче, — поджала губы Елена Андреевна. — Я говорю, ты меня не слышишь.

— Простите, маменька я задумалась, — рассеянно улыбнулась Марья Филипповна. — Так о чём вы говорили?

— Письмо от Серёжи нынче утром доставили, — радостно улыбнулась Елена Андреевна. — Пишет, что на будущей седмице приедет.

— Я рада, — выдавила мученическую улыбку Марья.

Она, безусловно, соскучилась по брату, но ныне его приезд был как нельзя некстати. Серж всегда подмечал малейшие перемены в её настроении, и то, что ей удавалось скрывать от матери, от брата вряд ли удастся утаить.

— Мари, ты взяла бы Прокопыча да и съездила к Калитиным, — опустила ресницы Елена Андреевна. — Василий Андреевич всегда к тебе благоволил.