В конечном итоге он написал всё то, что думал, так, как оно есть и, не давая себе времени передумать, тотчас отправил мальчишку, сына местного конюха, в Ракитино. Он и не надеялся на ответ, а ежели и ждал, то вовсе не тот, что получил. Ответ Марьи Филипповны не разрывал связи между ними, не ставил точку в их отношениях, напротив, он стал очередной вехой, ступенькой, ведущей в неизведанное будущее. Это будущее представлялось ему теперь в виде развилки дороги: коли он выберет Натали, то и дорога эта просматривалась отчётливо и ясно, а вот, ежели mademoiselle Ракитину, то дорога эта тонула в тумане сомнений и неопределённости. Можно было вовсе не отвечать на её письмо, ведь, по сути, оно не требовало ответа, и можно было его счесть таким же прощальным жестом, каким было его собственное послание, но его неодолимо тянуло увидеться с ней ещё раз.

Потому наутро следующего дня он, как и обещал, отправился к условленному месту свидания, впрочем, не особо надеясь, что она придёт. Утро выдалось туманным и промозглым. Привязав вороного у клёна, что стоял на берегу, Михаил Алексеевич по камешкам перебрался на другую сторону и шагнул на лесную тропинку, ведущую в Ракитино. Скопившаяся на листьях деревьев влага, срываясь крупными каплями, оставляла мокрые следы на его светло-сером сюртуке. Соколинский поёжился, вглядываясь в белёсую мглу, что окружала его со всех сторон.

Послышались лёгкие шаги, и вскоре из-за деревьев показалась Марья Филипповна. Простое светло-голубое платье удивительным образом подчёркивало её природную красоту. Русые кудри от влаги завились мелкими кольцами и красиво обрамляли бледное, словно фарфор лицо. Марья Филипповна остановилась в нескольких шагах, робкая улыбка скользнула по губам:

— Надеюсь, я не заставила ждать вас слишком долго? — разглядывая из-под ресниц своего vis-a-vis, поинтересовалась она.

— Вас я готов ждать сколько угодно, — приблизился к ней Соколинский и, прикоснувшись в протянутой руке, едва дотронулся губами трепещущих пальцев.

На сей раз Марья Филипповна выглядела утончённой барышней, платье более скрывало, чем подчёркивало формы, что так запомнились Михаилу Алексеевичу в их прошлую встречу, но Соколинский поймал себя на мысли, что уже не может смотреть на неё иначе. Она более не была для него прелестной незнакомкой, а стала куда ближе, чем его наречённая. Стоило прикрыть глаза, вдохнуть тонкий аромат, и воспоминания о том, как сжимал в объятьях стройный стан, целовал тёплую, пахнущую резедой кожу, нахлынули с новой силою.

Испугавшись силы того влечения, что она пробуждала в нём, Михаил Алексеевич выпустил её ладонь. Повисла неловкая пауза. Марья Филипповна опустила голову, уставившись на носочки светлых сафьяновых туфелек, поворачивая в руках выточенную из дерева рукоять кружевного зонтика.

— Я понимаю вас, Михаил Алексеевич, — заговорила она тихо и удручённо. — Как же жестока оказалась к нам судьба. Вы ныне связаны обещанием, а, стало быть, мы не можем более видеться с вами.

Соколинский кивнул, соглашаясь с её словами, но сообразив, что она не видит, потому как смотрит вниз, а не ему в лицо, кашлянул, дабы очистить запершившее вдруг горло. Обещание, о котором говорила mademoiselle Ракитина, виделось ему отныне тяжёлыми железными оковами, отнимающими у него свободу и надежду на счастье.

— Мне лишь остаётся утешаться мыслью, что я могу стать вам другом, — отвечал он, и понимал, что обманывает сам себя.

Вовсе не ради того, чтобы предложить ей свою дружбу он пришёл к месту свидания. Ему вновь хотелось испытать то упоительное волнение от прикосновений, поцелуев, то страстное томление, что охватило его в прошлый раз, когда они поддались безумному порыву чувств, толкнувшему их в объятия друг друга. Но нынче не было той лёгкости промеж них, напротив обоих сковывало напряжение, и Соколинский уже пожалел, что поддался слабости и просил Марью Филипповну о встрече.

— Мы не сможем быть друзьями, Михаил Алексеевич, — подняла она голову, пытливо вглядываясь в его лицо и подмечая малейшие изменения в его настроении. — Забыть всё не в моих силах, но я более не потревожу вас. Мой oncle (дядя) решил, что мне пора подумать о замужестве. Совсем скоро я уеду отсюда, в Первопрестольную на сезон, и, возможно, уже навсегда, — печально окончила она.

— Марья Филипповна, — ощущая, как тисками стиснуло сердце в груди, шагнул к ней Соколинский и завладел её рукой, — вы ведь знаете, как мне больно слышать о том.

— Но что я могу сделать, Мишель, — назвала она его по имени, улыбнувшись ласково и кротко. — Я так же, как и вы, не могу пойти против воли моих родных. Обстоятельства разлучают нас.

— Воля моих родных не имеет значения, — торопливо заговорил Соколинский. — Это было моё и только моё решение, но я не могу его переменить, потому как… Ах, зачем я вам всё это говорю, вы ведь и сами всё знаете!

— Стало быть, Наталью Сергеевну вы любите, а я стала для вас лишь сиюминутным увлечением, — выдернула пальчики из его ладони Марья.