На другой день после приезда Андрей бродил по пустым покоям отчего дома. С тех пор, как умерла его бабка, здесь ничего не переменилось. Ефимовский долго стоял в кабинете перед портретом отца, изображённого живописцем на фоне алой портьеры в белом кавалергардском колете.

Тёмные глаза с портрета глядели на него пронзительным, испытывающим взглядом, от которого веяло холодом, будто бы отец знал о той ошибке, что совершил сын и взглядом укорял его за то.

"Нет, никогда я не смогу жить здесь", — оглядывая тёмную тяжёлую мебель, думал Андрей. Странно, но он ощущал себя чужаком в собственном доме. Всё здесь напоминало о годах его юности, о строгом укладе жизни, что когда-то текла в этих стенах. Воспоминания эти были ему болезненны и неприятны.

Из кабинета Ефимовский прошёл в библиотеку. Провёл пальцем по корешкам книг и вытащил первую, привлёкшую его внимание. То была "Божественная комедия" Данте во французском переводе. Андрей опустился в кресло около окна и открыл книгу. Погрузившись в чтение, он и не заметил, как минула первая половина дня. После обеда он продолжил чтение. Давно ему не приходилось проводить время столь неспешно и размеренно. Он не мог оторваться от книги до самого вечера, забрал её с собой в спальню, да так и уснул, не выпуская том из рук.

За одной прочитанной книгой, последовала другая. Ему было странно это ощущения неспешности и одиночества. Никуда не надобно было ехать, никто его не ждал. Долгие пешие прогулки, чтение и раздумья.

Мысли тревожили его беспрестанно. По большей части в своих размышлениях он то и дело возвращался к обстоятельствам, побудившим его принять решение, стоившее стольких жизней. Никто бы не упрекнул его в трусости, либо в невыполнении приказа, коли бы он увёл своих людей, избегая боя с превосходящими силами противника. Но также он понимал, что не скажи ему о том Карташевский, он бы точно так и поступил. Так отчего так трудно оказалось принять здравый совет от человека, которого он почитал своим личным врагом? И отчего врагом? Мишель сам бросил Карташевскому вызов, он сам желал сатисфакции, и винить в том Каташевского было совершенно бессмысленно, как бессмысленно было винить дождь в том, что он промочил одежду застигнутого непогодой путника. Так может, дело вовсе не в Мишеле? Может, дело в том, что Карташевскому повезло оказаться в числе тех, к кому благосклонно отнеслась одна известная ему особа?

Расположившись в кресле в мрачном тёмном кабинете, Андрей сидел неподвижно, уставившись взглядом в одну точку, но едва только мысли цепляясь, одна за другую, привели его к Марье Филипповне, Ефимовский раздражённо вздохнул и торопливо поднялся, позабыв о ноющей ране, что хоть и затянулась, но всё ещё давала знать о себе, особенно после таких вот резких движений.

"Вновь она! Не могу не думать о ней! О чём бы ни думал, всё сводится к ней!" — вышел он быстрым шагом на террасу.

Ефимовский пробыл в Веденском уже почти месяц и даже не заметил, как пролетело время. Каждое утро он вставал с постели, занимался какими-то мелкими, но нужными делами и не замечал дней, что проходили мимо него без суеты и поспешности. И вот ныне, глядя на усадебный парк, сменивший зелёный летний убор на осенний багряно-красный, Андрей словно прозрел: "Как? Когда успела наступить осень? — вопрошал он сам себя. — Неужели я столько времени уже здесь? Как вышло так, что я совершенно потерял счёт дням?" В том не было ничего удивительного. Никто не знал, что он вернулся в Веденское, соседи не беспокоили визитами, и Ефимовский не спешил возобновить знакомства. Но нынче становилось совершенно ясно, что время, отпущенное ему на одиночество, подходило к концу. Надобно было поехать к матери, ведь в своём эгоистичном желании отрешиться от всего мира, он даже не написал ей о том, что получил отпуск.

Спустившись по ступеням и остановившись на берегу искусственного пруда, Андрей невольно залюбовался тем, как красиво отражались в стоячей воде золотисто-красные кроны деревьев, голубое небо и белые пушистые облака. Была та пора в конце сентября, обыкновенно называемая "бабьим летом". Солнце было ещё довольно ярким и тёплым, а ночи уже становились зябкими и прохладными. Поутру выпадала крупная роса, застревала в тонкой паутине, что развешивали пауки в надежде поймать последнюю добычу. Воздух становился кристально-чистым, приобретая прозрачность хрусталя, а очертания любого предмета необыкновенно отчётливо проступали перед взглядом.

Природа уподоблялась стареющей кокетке, пытающейся с помощью ярких нарядов и краски на морщинистом лице замаскировать неминуемое приближение старости, коей Андрею виделась зима холодная и голая.

"Надобно ехать! — прикрыл глаза Ефимовский, подставляя лицо ласковым тёплым солнечным лучам. — Завтра!" — решил он и пошёл в дом распорядиться об отъезде. Проходя мимо зеркала в вестибюле, Ефимовский остановился, дотронулся кончиками пальцев до отросшей бороды. "Сбрить или оставить?" — подумалось ему. Лицо его вследствие болезни приобрело нездоровый бледный вид, щеки впали, а борода хоть немного скрывала эти признаки нездоровья, но одновременно делала его старше своих лет. Поворачивая голову из стороны в сторону, Андрей рассматривал своё отражение. В ярких солнечных лучах, падающих через высокие большие окна, на виске блеснула седая прядь. "Старею", — усмехнулся он своему отражению.

— Прошка! — поднялся он в свои покои. — Бриться!

— Иду, барин! — послышался из гардеробной голос камердинера.

Дорога до Клементьево заняла почти целый день. Экипаж въезжал в ворота уже на закате. Спустившись с подножки, Андрей огляделся. Всё, что он видел вокруг, выглядело новым и чистым, как и должно было быть после недавно сделанного ремонта. Прошёл всего год с тех пор, как он побывал здесь на могиле брата. Парадные двери особняка распахнулись и маленькая, сухонькая женщина торопливо спустилась к нему по ступеням.

"Боже, — распахнулись глаза Ефимовского при взгляде на мать, — как она постарела!" Только глаза на испещрённом морщинами лице оставались столь же яркими, какими он их всегда помнил.

— Андрюша! — протянула она к нему руки. — Боже! Андрюша! Это и в самом деле ты! — провела она ладонями по гладко выбритому лицу. — Исхудал-то как, — заслезились глаза madame Соколинской.

— Полно, маменька. Со мной всё хорошо, — поспешил успокоить её Андрей, поднимаясь по ступеням и поддерживая мать под руку.