– Сколько мне осталось жить?

– Видите ли, пока мы не уверены...

– Сколько?
– Рейнгольд сам не узнавал своего голоса, так чуждо он звучал. Врач молчал, наверняка, с приличествующей моменту скорбной миной, и Зиглинду чуть ли не впервые в жизни захотелось ударить человека, который ему ничего не сделал. Разве что все никак не мог собраться и зачитать приговор.
– Да сколько, я вас спрашиваю?!

– Сложно сказать...

– Если бы это было легко сказать, моей матери не пришлось бы собирать тут с пяток.... с пяток светил, - процедил Рейнгольд.
– Сколько?

– Ну, учитывая результаты первичного обследования... Значительно лучше для начала сдать некоторые анализы...

– Не держите меня за идиота, - уже тише сказал Зиглинд, пытаясь взять себя в руки.
– Просто ответьте, в обморок не упаду.

– У вас... теоретически, понимаете? Пока не будет результатов анализов, все это чистая теория, мессир Зиглинд - теоретически... у вас довольно необычная форма проказы. Крайне редкая и...

– Договаривайте.

– Возможно, вовсе не заразная.

– Хорошо. Я о таком не слышал, но врач здесь вы. Допустим, так. Сколько я с ней проживу?

– Видите ли, если бы не контакт с некоторым специфическим, я бы даже сказал - экзотическим веществом, вы бы прожили с ней всю жизнь. Но это вещество выступило как катализатор...

– Давайте без подробностей. Сколько мне осталось, если это не лечится?

Врач вздохнул:

– От двух месяцев до полугода. Но еще есть надежда, что...

Рейнгольд махнул рукой. Он каким-то шестым чувством понимал, что никакой надежды не было. Наверное, ему стоило разрыдаться, или закричать, или начать крушить обстановку, или что там люди еще делают в приступах отчаяния, но ему даже со стула подниматься не хотелось. На Зиглинда как будто упал весь небесный свод и придавил его к земле.

"Бедная мама", - только подумал он, без особенных, впрочем, эмоций.

– Мы взяли у вас кровь на анализ. Скоро все будет ясно, а пока не волнуйтесь и постарайтесь чаще отдыхать. Доброго дня, - "зеленый галстук" откланялся и исчез.

Рейнгольд, прикрыв глаза, ждал, когда же рядом с ним прошуршит платье. Мать явилась почти сразу. Он слышал, как она прошлась по комнате, замерла у его стула и судорожно вздохнула. Но ничего так и не спросила. Эстер Зиглинд всегда отличалась умением не задавать лишних вопросов. В детстве Рейнгольду не приходилось отчитываться за каждую разбитую коленку и опрокинутую чашку. Может быть поэтому много лет спустя он инстинктивно выбрал Дэмонру, которая тоже ни в чем не требовала отчета.

– Они не знают.

– Дураки, - Рейнгольд впервые в жизни слышал, как у матери дрогнул голос, а обычная вежливость ей изменила.
– Дураки...

– Как ты догадалась?

Эстер прерывисто вздохнула:

– А я не догадалась. Если бы я только что-то чувствовала, но нет... Все это сказки, ничего я не почувствовала, мальчик мой. Просто я недавно видела кесаря, он... выглядел не совсем здоровым, я слышала пересуды, а потом читала твое письмо. И это слово "сыпь" ... Я не знаю, как с ума не сошла, пока добивалась, чтобы тебе разрешили вернуться.

– А отец?

– Не знает. Я ему не сказала.

– Так кесарь...

– Не знаю. И не надо знать. Это больше, чем нам нужно знать, мой мальчик. Пусть Зигмаринены берегут свои секреты. Когда я выходила замуж за твоего отца, я знала, что там что-то нечисто, но я не спросила. А теперь... теперь-то что уже спрашивать?

Рейнгольд услышал тихий всхлип, поднялся и обнял мать. Она была почти на голову ниже его, так что он видел только мягко поблескивающую на свету почти белую макушку и простой пучок.

– Они нам все равно не расскажут, милый... Они все равно будут говорить, что кесаря отравили, если он... если произойдет худшее.

Зиглинд вспомнил о некоем "специфическом веществе" и подумал, что, может быть, и в самом деле отравили. Вопрос заключался в том, кому мог понадобиться он, Рейнгольд, двадцатый потенциальный наследник. Начинать стали бы с Зигмариненов, Зигерлейнов, даже Маэрлингов, никак не с Зиглиндов и, тем более, не с младшего сына.

– Не плачь, мама. Я уверен, все это чудовищная ошибка. Наверняка все не так страшно. Не плачь.

– Заступники все видят, - тихо-тихо сказала она непонятно к чему.
– Все видят, мой мальчик.

Только услышав это детское, беспомощное утешение от женщины, никогда не говорившей глупостей, Рейнгольд по-настоящему понял, что все кончено. И тоже заплакал, стараясь не всхлипывать.

У родительского дома Зиглинда, собиравшегося поехать к себе, ждал еще один сюрприз. Стоило ему спуститься по каменным ступенькам крыльца, как почти к самому подъезду подкатил экипаж. Рейнгольд, надевший отцовские очки, видел в них хуже, чем в своих собственных, но гораздо лучше, чем если бы был вообще без очков. Пассажира внутри он узнал сразу.