Шрифт:
– Я пойду в университетскую клинику и начну принимать противозачаточные.
– Хорошая девочка.
Какая ирония: католический священник говорит ей начать принимать противозачаточные.
– Вы действительно самый странный священник на земле.
– Малышка, - сказал Сорен, - ты даже и половины не знаешь.
Ей стоило этого ожидать.
– А теперь спи, - приказал он.
– Тебе нужен сон для восстановления после того, через что ты прошла.
– Вы останетесь со мной, пока я не усну?
– Это я могу, - заверил он и сел на кровать, упираясь спиной в изголовье. Она опустила голову и положила ее ему на живот. Никогда прежде она не чувствовала себя такой любимой, такой обожаемой, такой особенной и лелеемой как в этот момент. Она провела последнюю неделю с Вайетом. Всю прошлую ночь она развлекалась с незнакомцем. Сорен не только простил ее, но и отпустил грехи, а затем наказал более сексуальным способом, чем сам секс. Это утро она встретила на больничной койке. А ночью засыпает в руках Сорена под размеренный ритм его сердца.
– Расскажете мне еще одну сказку на ночь?
– попросила она.
– Хорошо. Какую бы сказку ты хотела?
– О любви.
– Думаю, справлюсь.
– Он обнял ее обеими руками и ласково погладил по спине.
– Давным-давно, - начал он, - жила-была красивая девушка по имени Элеонор, у неё были секреты, которые она хотела сохранить. Элеонор натягивала рукава на руки. Она стыдилась ожогов на запястьях и боялась, что кто-то увидит их и осудит ее. Затем пришло время ее причастия. Тогда она потянулась к чаше, ее рукав сполз, и ее священник увидел, кем она была.
– Кем она была?
– спросила Элеонор.
Сорен поцеловал ее в макушку и прошептал.
– Она была моей.
Глава 30
Элеонор
Что-то щекотало нос. Элеонор потерла его, не открывая глаз. Она перевернулась в кровати и вжалась в подушку. Однако ее подушка не была похожа на подушку. Она была твердой, а не мягкой. Очень твердой.
– Bonne anniversaire, - прошептал ей на ухо голос.
Ее глаза распахнулись, и Элеонор села в кровати. Рядом с ней на узкой общажной кровати растянулся Кингсли с белой розой в руке. Он пощекотал ею ее нос, и она отмахнулась от нее.
– Кинг, какого черта? Как ты здесь оказался?
Элеонор натянула простынь до груди. Она была в одном топе и трусиках.
– Меня впустила твоя соседка.
– Здорово. Значит, моя бывшая соседка видит, как я целуюсь, и заявляет копам об изнасиловании. А моя новая соседка отправляет тебе приглашение с гравировкой прыгнуть в мою постель, пока я без сознания.
– Там не было гравировки.
– Который час?
– Семь.
– Семь? Ты поднялся в семь утра?
– Поднялся? Я еще не ложился. Во всяком случае, не для сна.
– Миленько.
– Она схватила резинку для волос с тумбочки и попыталась собрать волосы.
– Ты скажешь мне, что ты тут делаешь?
– Я принес подарки.
– Подарки?
– Oui.
– Кингсли указал на заваленный подарками стул.
– Все для меня?
– Pour toi.
Элеонор потянулась к коробкам, но Кингсли схватил ее и уложил к себе на колени. От неожиданности она начала кричать и извиваться. Кингсли быстро подчинил ее и шлепнул.
– Это лучшая часть вечеринки. Хватит сопротивляться мне, шалунья.
На слове шалунья она замерла. Она не была уверена почему, кроме просачивающегося чувства, что ей нравится, как Кингсли назвал ее шалуньей. Как только ее сопротивление прекратилось, он двадцать раз смачно шлепнул ее по попке.
– Двадцать, - произнес Кинглси, и последний шлепок был самым сильным. Она заорала, и дверь в ее комнату распахнулась. Эйприл, грудастая староста общежития, выглядела так, будто только что выползла из постели. На ней ничего не было кроме халата, едва прикрывающего ее груди.
– Элли, ты в порядке? Я слышала крики.
Элеонор встала на четвереньки.
– Она в порядке, - заверил Кингсли, возвращая Элеонор на свои колени.
– Поздравительные шлепки.
Эйприл уставилась на Кингсли и провела рукой по взъерошенным волосам.
– У меня тоже день рождения, - сказала Эйприл Кингу.
– Эйприл, пошла вон, - приказала Элеонор.
– Уже ушла.
– Эйприл закрыла за собой дверь.
– Ты закончил?
– Элеонор посмотрела на Кингсли через плечо.