Сорен поднял пальцы к губам и медленно провел ими по нижней губе. Жест казался бессознательным, как и ее покусывание губы. Тогда как покусывание губы, очевидно, делало ее похожей на идиотку, его касание губы заставляло ее хотеть оседлать его бедра, обернуть руки вокруг него и провести языком по его горлу.

– Значит, ты говоришь, что мне стоит манипулировать прихожанами, заставляя их думать, что закрытие дома было их предложением?

– Или же напрямую солгать. Обмануть. Все, что угодно.

– Я могу солгать. Это грех, но я ценю твое предложение.

– Вы не грешите?

– Пытаюсь.

– А я нет.

– Ты не грешишь?
– Сорен спросил с таким сомнением, что она бы обиделась, если бы у него не было права быть скептичным на этот счет.

– Нет, я не пытаюсь не грешить.

Сорен закрыл глаза и покачал головой.

– Что?
– спросила она.

Он поднял руку вверх, говоря о потребности в тишине.

– Что?
– прошептала она.

– Ты это слышала?

Она наклонила голову и прислушалась.

– Нет. Я ничего не слышу. А вы слышите?
– спросила она Сорена.

– Да.

– Что?

– Как Бог смеется надо мной.

Элеонор подперла рукой подбородок: - Вы слышите, как Бог смеется над вами?

– Громко. Удивлен, что ты не слышишь.

– Он смеется над вами, а не надо мной, - ответила она.

– Отличное замечание. И ты отлично подметила момент с управлением приходом. Я обдумаю твое предложение.

– Правда?

– Это мудрая и макиавеллианская стратегия.

– Это плохо?

– Нет. Это по-библейски. От Матфея 10:16 «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби».

– Овца среди волков. В таком свете приход выглядит опасным. Вы думаете, мы опасны.

– Я думаю, ты опасна.

Элеонор села на пятки. Они шутили все время, пока находились в храме, но то, что он сказал и как он сказал? Это не было шуткой.

– Я? Опасная?
– повторила она.

– Да. Очень.

– Почему?

– Потому что хочешь такой быть. Это часть причины.

– А еще я хочу вырасти до шести футов и иметь прямые светлые волосы, но желать чего-то не значит иметь. Я не опасная.

– Я бы объяснил причины, по которым ты так говоришь, но мне нужно вернуться к упаковке вещей. Я пообещал сестре отца Грегори, что все его вещи будут собраны до завтра.

– Знаете, в приходе миллион старушек, которые упакуют весь кабинет за вас.

– Знаю, но я сказал, что сам сделаю, и считаю, что только другой священник должен прикасаться к его личным вещам.

– Очень мило с вашей стороны.
– Она подмигнула. «Мило с вашей стороны?» Она могла выглядеть еще большей подлизой или идиоткой?
– Думаю, мне пора домой. Мама может позвонить и будет волноваться, где я.

– Где твоя мать?

– Работает.
– Элеонор пошла за ним из храма.

– Она часто работает допоздна?

– Это рано. Она часто берет поздние смены. За них больше платят.

– Твой отец не помогает вам финансово?

Элеонор снова остановилась в дверях кабинета, пока Сорен вернулся к наполнению коробок.

– Мама не примет от него ни цента, даже если он предложит, в чем я очень сомневаюсь. Он говорит, что на мели.

– Я так понимаю, развод не был мирным.

– Она ненавидит его.

– А ты?

– Ненавижу папу? Ни за что. Я люблю его.

– Почему твоя мать ненавидит его? И если эти вопросы слишком личные, ты не должна отвечать на них.

– Нет, все хорошо.
– Ей нравилось отвечать на вопросы Сорена. Они были личными, но не смущающими.
– Мама с папой поженились, когда она была на восьмом месяце беременности.

– Восьмом? А кто-то совсем не торопился.

Элеонор попыталась улыбнуться, но не смогла.

– Что такое?
– спросил Сорен.

– Она так долго оттягивала, потому что надеялась на выкидыш.

Сорен с громким стуком уронил книгу на стол.

– Конечно же, нет.

– Это правда. Я подслушала однажды, как она говорила с бабушкой о каком-то парне по имени Томас Мартин. Она сказала, что ей стыдно думать об этом, но она желала, чтобы Бог завершил беременность так же, как и с Томасом Мартином, кем бы о ни был.