Быстро осмотревший его хирург вызвал уролога с нефрологом, а те потребовали срочно готовить пациента к операции. Лицо его стало зеленовато-желтым. Периодически теряя сознание, он всё-таки уловил смысл последних фраз и попросил срочной эвакуации в Германию, где его вскрывали две недели назад и знали, что с чем сшили. Несмотря ни на что, он оставался на ногах и вполне сносно общался. Он даже умудрился пожать руку турку-таксисту и четко поблагодарил по-турецки «tesekkur ederem», перед тем как выйти из машины у госпиталя в Эссене.

Сутки врачи боролись с его недугом. Состояние ухудшалось с каждым часом, и его ввели в искусственную кому. Мы сидели с его сыном в предбаннике реанимации и вздрагивали при появлении каждого врача. К вечеру к нам подошли три профессора и объявили, что сделано всё возможное, но он умирает. Я начала кричать, требуя, чтобы сделали что-нибудь вплоть до удаления почки, но мне пояснили, что уже поздно. Потеряв чувство реальности, я трясла его сына за плечи и повторяла:

– Ты же родился в рубашке! Ты знаешь об этом? Твой отец не должен умереть!!!

И тут медбрат Саша – русскоговорящий немец из Бишкека – вдруг сказал:

– Ну чего вы так волнуетесь? Они его довели до такого состояния, они его и вытащат. Здесь и не такое видали. А предупреждают вас так, на всякий случай.

Ночью в палату то и дело заходили специалисты, носили мешки с кровью, подключали гирлянды капельниц и аппараты диализа, вводили катетеры, что-то подкачивали, что-то откачивали. Утром нам выдали табличку динамики показателей: ряд из них улучшился вдвое. Кризис миновал, но предстояла еще долгая борьба, самой уязвимой точкой в которой был его мозг. Его вводили в кому так интенсивно, что не было никакой гарантии сохранения памяти и других функций.

Нам рекомендовали разговаривать с ним, убеждая в том, что он слышит. Я рассказывала ему о наших путешествиях, о полюбившихся местах, спектаклях, фильмах, вечеринках. Пыталась вспоминать какие-то смешные или, наоборот, – драматичные случаи. Сообщала о куче звонков от друзей, коллег и просто знакомых, интересовавшихся его состоянием. Всё время вглядывалась в его лицо и держала за руку, ожидая хоть малейшей реакции. Тщетно. Оставалось только ждать и надеяться. Страшно было даже подумать, что такой умный и энергичный человек останется овощем. Я даже предположить не могла, какие муки при этом испытывает он сам. Через какие адские состояния проходит и что ему еще предстоит.

…Богота, Колумбия, перекресток центральных улиц. На всех четырех углах – парные патрули автоматчиков военной полиции. Из громадного лимузина остановившегося кортежа выходит вице-президент страны и энергично направляется ко мне. Дружеский хлопок по плечу, ослепительная улыбка.

– Надо перевезти груз.

– Вы же знаете: я не занимаюсь оружием и наркотиками.

– Ерунда. Никто ничего не заметит. Это наше новое изобретение. Называется Вагина. Берешь за две фаллопиевы трубы, надеваешь на голову и смело идешь через любую таможню.

Он нахлобучивает мне на голову что-то липкое и зеленое. Слегка подталкивает в бок. Справа и слева загораются нестерпимо яркие светильники в красную и синюю клетку. Я погружаюсь в нескончаемый параллелепипед, образованный этими ослепительными огнями. Грохочет музыка. Басы бьют по голове так, что она вот-вот взорвется. Это мой любимый Pink Floyd. Успокаиваюсь и полностью отключаюсь.

…Врач стоит ко мне вполоборота так, что я не вижу его лица. Он говорит, что мне предстоят еще три операции. У Профессора нет достаточной квалификации, поэтому оперировать будет мой собеседник, конечно, если я хорошо заплачу.

– Три операции. Вам предстоят три операции по сто тысяч евро каждая.

Пытаюсь дотянуться до бейджа на его груди. Он сам поворачивает табличку и представляется:

– Джейл, я доктор Джейл [6] .

Тут я замечаю, что это же имя выбито на серьге в его левом ухе.

– Если откажетесь платить, то я вас инфицирую так, что нынешнее заражение покажется легким испугом. А если мне хотя бы что-то не удастся, то всё доведут до конца мои специально обученные помощницы. Они знают свое дело: никогда не восстановитесь.