Элиот в недоумении уставился на Дженет. Я похолодел. Элиот не задавал пустых вопросов. Он что-то припас.

После того как весь зал оценил его удивление, Элиот взял себя в руки.

– Тогда что еще? – спросил он. – Что укажет вам на то, что ребенок говорит неправду?

Дженет задумалась. Я хотел помочь ей, но не имел повода для протеста. Вопросы были обоснованными.

– Оговорки, – наконец произнесла она. – Если ребенок упускает важные моменты, это безусловно указывает на то, что он говорит неправду.

– Пытается, – с готовностью добавил Элиот. – Забывает детали.

– Ну, конечно, иногда память нас подводит, и часто дети забывают…

– Доктор, – мягко произнес Элиот, – вы снова оправдываете его.

– Протестую.

– Протест принят. Пожалуйста, не принимайте во внимание.

– Я говорю о самом факте изнасилования, доктор, – продолжил Элиот. – О внешности преступника. Сначала ребенок убежден, что его изнасиловал этот человек, потом указывает на другого, затем возвращается к первоначальным показаниям, это ли не настораживает?

– Да, безусловно. Но дети менее точны в деталях, чем взрослые.

– Они ведь иногда лгут, правда, доктор?

Ей следовало сказать "да". Отрицательный ответ пошатнул бы ее авторитет. Но ожидаемое "да" косвенно подтвердило бы, что и Томми мог солгать.

– Да, – ответила доктор Маклэрен.

Элиот не сразу отступился. Он несколько минут сидел молча, давая волю нашей фантазии обратиться мысленно к маленьким врунишкам и тому вреду, который они приносят. Когда очередь дошла до меня, я выпалил:

– Но ведь вы не думаете, что Томми лжет, доктор Маклэрен?

– Нет.

– Отсутствие физических повреждений, – спросил я озабоченно, – редкое явление?

– Напротив. Это нормально. – Дженет села на своего конька, утверждая, что признаки насилия на теле жертвы не обязательны.

Я позволил ей углубиться в историю вопроса, пока тема не была исчерпана. Думаю, мой следующий вопрос несколько удивил ее.

– Можно ли сказать, что дети часто с недоверием воспринимают взрослых, доктор?

– Я такого не наблюдала, – сказала она.

Меня не удовлетворила расплывчатость ответа.

Дженет отмела сомнения и продолжила более уверенно:

– Дети обычно приравнивают всех взрослых к родителям. Они хотят быть на них похожими в буквальном и переносном смысле. Когда малыш напуган или обижен, он инстинктивно кидается за защитой к взрослому. Так он поступает всегда, пока кто-то не злоупотребит его доверием.

– Что сбивает ребенка с толку?

– Рушится незыблемость его внутреннего мира, – подытожила Дженет.

– Обжегшись однажды, ребенок уже не знает, кому можно доверять?

– Да, точно. Ему не к кому обратиться.

Я покончил с вопросами. Элиот не возражал тоже. Было около шести, присяжные устали. Я удивился, когда Дженет отпустили и судья Хернандес вопросительно уставился на меня. Я наклонился к Бекки.

– Я что-то не так сделал?

Она показала мне свою копию обвинения, где подчеркнула все детали преступления, которые мы осветили в ходе свидетельских показаний. Оставалось надеяться, что мы сумели убедить присяжных.

Меня угнетала неизвестность и не позволяла сказать то, что я собирался.

– Обвинение закончено, ваша честь.

Судья коротко кивнул, повернувшись к Элиоту.

– Вы будете готовы начать утром, мистер Куинн? У вас есть свидетели?

– Есть, ваша честь. Мы будет готовы.

– Теперь я могу всех отпустить… – Судья Хернандес проинструктировал присяжных, прежде чем дать им уйти.

– Вот черт, – сказал я.

Бекки показала глазами на Элиота.

– Мне надо извиниться перед доктором, – добавил я.

Дженет не успела покинуть зал. Я подбодрил ее парой фраз и похлопал по руке. Репортеры, ожидавшие сенсаций, быстро ретировались, услышав мои нарочито громкие разглагольствования: "Этот парень еще пожалеет, что взбудоражил наш округ, клянусь!" И мы двинулись к выходу. Бекки, доктор и я.

– Прости, – сказал я Дженет на лестнице. – Я был обязан первым спросить тебя насчет медицинского заключения. Мне следовало получше тебя подготовить к его нападкам.

– Эй, – просто ответила она. – Я же говорила тебе, что это для меня не в новинку. Я и не ждала, что легко отделаюсь.