— Ты не рада видеть меня? — спросил, в конце концов, мой кавалер, когда устал от затянувшегося молчания.

— Почему же? Рада, — откликнулась я безмятежно.

Я ведь должна радоваться ему после стольких лет ожидания. Почему же так тошно на душе?

— Это Левин тебе так настроение испортил? Хочешь, жалобу на него накатаю?

Уж не знаю, мог ли Костик осуществить свою угрозу, и насколько сильно кляуза могла усложнить Кириллу Александровичу жизнь, но узнавать все это на практике категорически не хотелось.

— Левин ничего не испортил, и уж тем более мое настроение не его заслуга и не его вина. Оставь уже его в покое, Костя.

Я покосилась на Стаховича и отметила, что на пару мгновений в глазах его свернула будто бы какая-то злая решимость.

— Ты так печешься о нем, — отметил к моему удивлению Костя.

Странное дело.

— Точно не так сильно, как ты беспокоишься из-за того, что он выполняет свою работу, — отрезала я твердо. — Ты, кажется, хотел угостить меня кофе.

В кофейне мы сделали заказ, и пока ждали его, Костя вел разговор сразу за двоих. И он совершенно точно знал, что мне нужно, как это получить. Он все знал. Вот только ничего не знал обо мне самой, да и ему, кажется, было неинтересно, что из себя представляет женщина.

Почему Косте вообще пришло в голову, что я кинусь ему на шею при первом же намеке? Ладно, мне известно, что мы с ним друг другу предназначены, но суженый-то мой этого не знает, но все равно ведет себя так, словно я принадлежу ему и все тут.

Неужели же я выгляжу настолько жалкой, что можно подумать, будто я польщусь на первого, кто обратит на меня свое высочайшее внимание?

А ведь еще немного — и зайдет разговор о свадьбе. Об этом говорило самоуверенное Костино поведение, довольно-таки хозяйские взгляды в мою сторону.

Интересно, а что с ним станется, когда мама после свадьбы так и не пожелает брать зятя в ученики? Она точно не станет передавать Косте свой опыт и умения, пусть и позволяла ему на что-то рассчитывать. Для чего бы родительница моя не держала при себе Стаховича, это не та причина, на которую он надеется.

— Соня, ты меня вообще слушаешь? — в конце концов не выдержал Костя, которого, видимо, утомили мои редкие односложные ответы. Но я действительно считала, что молодому человеку безразлична моя реакция на его слова. Оказалось, нет.

— Прости, день выдался чересчур тяжелым, я устала, — тихо ответила я, наказывая себя последним, самым гадким глотком кофе.

Не выносила этот напиток, но именно он лучше всего помогал мне держать себя в руках и не вестись на лживые речи. А Костя мне наверняка врал.

Стахович тяжело вздохнул.

— Прости, что усложнил и без того тяжелый день. Вот только почему с Левиным ты никогда не бываешь ни усталой, ни занятой?

Отвечать на этот выпад я посчитала излишним, пусть Костя и мой суженый, однако же сейчас я не обязана ни объясняться, ни отчитываться.

— Отвези меня домой. Я, правда, слишком устала сегодня.

Дверь перед Костей я закрыла, даже не подумав пригласить его войти, хотя тот, кажется, и рассчитывал на подобное. Пусть днем я и была преисполнена решимости принять свою судьбу, на деле все оказалось не так просто.

Я не хотела быть связанной с Костей, мне от мысли, что мы всю жизнь проведем вместе, тошно становилось.

Когда тишину моей квартиры разорвали звуки сарабанды, я обрадовалась. Торжественная и мрачная мелодия теперь казалось едва ли не ангельскими гимнами.

— Кирилл Александрович, добрый вечер, — произнесла я, улыбаясь.

Даже если Левину вздумалось поговорить исключительно по профессиональной надобности, я все равно была рада услышать его голос.

— Скорее уж, доброй ночи, — тепло произнес мужчина. — Без четверти двенадцать. Простите за поздний звонок. Я… Мне просто нужно было вам кое-что сказать.

Обычно ничего хорошего Кирилл Александрович мне не сообщал.

— И что же?

Маг глубоко вздохнул, словно перед прыжком в воду.

— Нежнее нежного

Лицо твое,

Белее белого

Твоя рука,

От мира целого

Ты далека,

И все твое —

От неизбежного.

От неизбежного

Твоя печаль,

И пальцы рук

Неостывающих,

И тихий звук

Неунывающих

Речей,

И даль

Твоих очей.

Тихо, мягко звучал голос Кирилла Александровича, и каждое слово его будто под кожу проникало. Сам этот голос уже был как ласка: робкая, осторожная, такая нежная.