Есть мнение, что зависть – это профессиональное качество журналиста. А Вы зависть коллег ощущали?

М. Б.: Наверное, да. Но не в «Свободных новостях». Это чувствуешь – по глазам, по поступкам, по ситуациям. Когда тебя явно знают, но делают вид, что не знают. Но я не хочу на эту тему говорить, потому что нужно приводить примеры, а вдруг я не права. Я могу сказать субъективно, что я такая прекрасная и мне завидовали. Хотя и дураку понятно, что если кто-то написал хорошо и ты думаешь: «Ах, если б я так написала!», то это и будет зависть. Если есть такая зависть – дело житейское. Главное, ничего дурного не предпринимать.

Идея рубрики «Нестандарт», которую Вы вели в «Свободных новостях», была Вашей или Вам предложили такой формат интервью?

М. Б.: Эту рубрику мы с Улитенком вдвоем придумали где-то в конце 1999-го. Мы ехали с ним куда-то на машине, и он сказал: «Давай ты сделаешь вроде того, что Федута делает». Я не поняла: а что он делает? «А вот всем задает наглые вопросы, наслаждается, когда ставит в тупик. Посмотрим, как он сам в такой манере сможет защищаться». Я говорю: «Ага, и заранее предупреждать, что я могу задавать любые вопросы, но чтобы вариант «сам дурак» был предусмотрен: ну, чтобы собеседник был уверен, что все его аргументы попадут в интервью». Стала я на эту тему думать. Название пришло в голову в этот же день – Улитенок одобрил. «Обкатать» новую рубрику мы решили на Олеге Карповиче, нашем художнике. Это было – караул! Карпович переписывал материал десять раз. Когда уже была вычитана корректура, он снова лез в текст: дописывал, исправлял. Газета уже уходила в типографию, а Карпович все бегал: «А давай тут и тут еще подправим!» Вторым был уже Федута. Я с ним до этого интервью не была знакома. Одно дело – знать человека по газетным публикациям, а другое – разговаривать лично. Говорили мы долго. В итоге Александр Иосифович разозлился, пригрозил Гаагским судом и удалился. В Гаагу я с ним, увы, не съездила, но на примере Федуты решила, что надо народу о героях сначала порассказать, какие они были во время интервью! А заодно можно втиснуть и некоторые моменты, которые не поместились в интервью, они характеризуют человека. Потом появились некие отступления и «объясниловки», ремарки и пр. Рубрика сама стала обрастать всякими новшествами. Бывает, говоришь с человеком, имея набор некой информации. Думаешь – вот он такой-сякой, написал или сделал какую-то глупость. И вдруг в разговоре выясняются детали, и ты понимаешь: есть объяснение, почему он так поступал. И начинаешь чувствовать этого человека – его самого, его мотивацию и даже соглашаться с ним!

Поэтому Вы всегда обращали внимание на детали?

М. Б.: Да. Они многое объясняют. Человек в разговоре иногда не хочет раскрыться, но ты видишь, что он растерян или у него проступила слеза. Любая мелочь имеет значение, если ты хочешь понять личность. Мы все созданы из деталей. Если кто-то ходит с такими ногтями, как у меня сейчас, из этого тоже можно извлечь информацию. Почему у меня такие ногти? Потому что есть домик в деревне и мне страшно нравится копаться в земле.

А сегодня я не успела привести руки в порядок. Начни расспрашивать в этом направлении – и получишь жирный штрих к пониманию меня. Так с каждым человеком. Мы не можем существовать только в своем мозгу – как мы себя видим или хотим видеть. Однажды Томкович привел в редакцию студентов-журналистов и указал на меня: «Вот сидит живая Беляцкая». А я ляпала в этот момент по клавишам в совершенно ужасном виде. Я когда пишу или разговариваю на интервью, совсем не слежу за собой: постоянно волосы тереблю, они у меня все время дыбом. Студенты эти на меня уставились в полном изумлении. Что они обо мне подумали? Страшно представить. А ведь я люблю, когда человек ухожен и всякое такое. Но… Вот вам и деталь. Было время, меня в редакции фотографировали в момент интервью – проявлялось вообще забавное. Например, с Ханком мы говорили – он меня так уболтал! – и на фото я что-то ему доказываю, сидя на столе! Я и не заметила, как там оказалась! Я, как и любой другой человек, существую отчасти в том виде, какой вы меня сейчас воспринимаете. Или какой ежедневно видит меня любой другой человек. Да, есть и мое внутренне «я». Но только в совокупности формируется взгляд на личность. Мы не можем сами придумать себе образ и считать, что это единственная истина и все должны быть с этим согласны. Поступки и мысли многое говорят о нас, хотим мы того или нет. Одежда, увлечения, друзья, семья, кабинет, вещи в сумке, способность или неспособность совершать что-то безумное, мотивации разного рода, любые мелочи – все характеризует.

Как Ваши собеседники реагировали на такой интерес к деталям?

М. Б.: С энтузиазмом. Я разговаривала с одним депутатом – сам через кого-то напросился в «Нестандарт». Во время беседы он явно волновался, демонстративно достал сигареты «Мальборо» и положил пачку по центру пустого стола. Курил беспрестанно – в маленьком кабинете дым столбом. Я слушала, задавала вопросы и машинально следила за тем, как он вытаскивает из пачки сигареты – одну за другой: курит, тушит в пепельнице и новую вытаскивает. Вот сигареты кончились, и я вздохнула с облегчением. Но он полез в ящик стола и вытащил другую пачку – «Вест». И стал дымить из нее. Я с тоской следила, как заполняется пепельница, и уже подбирала момент, чтобы прекратить это мучение. И вдруг до меня дошло, что все окурки в пепельнице с одинаковым фильтром – там пластмассовое колесико весьма приметное! Мне стало и смешно и жалко этого человека: он наполнил пачку из-под «Мальборо» дешевыми сигаретами! Но их ему, к сожалению, не хватило. Я рассказала этот эпизод коллегам, удивляясь: ЗАЧЕМ? А мне говорят: «Во врезке к интервью с Чикиным ты написала: “на столе сигареты «Корона»” и что-то там еще перечислила – вот он, наверное, и решил показать, что курит не абы что!» «Думаете? – поразилась я. – Так купил бы настоящих!!!» Про сигареты я в материале, конечно, не упоминала. Но до сих пор интересно: раз это для него так важно – почему не купил? Вообще, если серьезно, человек неоднозначно относится, когда кто-то им лично интересуется. Я имею в виду интересуется его «нутром». В 1999-м я пришла к Сергею Михалку, потому что хотела с ним познакомиться. Я почти ничего не знала про его творчество (несколько удачных песен) – он мне был интересен сам по себе. Отдельно от его музыки и альбомов. Я к нему при шла и начала разговаривать буквально обо всем, про политику по ходу его спрашивала. Он был обескуражен: «Ой, а со мной так никто не разговаривал». Представляете? Человек толпы молодежи собирает, а его личностью никто не интересовался! И было видно, что он задумывается, когда отвечает, а не заготовки привычные озвучивает: «Записали мы альбом!»

Но ведь были и такие, кто не хотел раскрываться?

М. Б.: Конечно. Одни боялись сказать, что на самом деле думают, другие – выдать свое истинное «я». Это от внутренней несвободы. Но ведь они соглашались на интервью! А я всегда предупреждала: говорить будем обо всем!

Еще публичные люди часто не хотят показать, что они обычные – живые мужчины и женщины. Когда я разговаривала с Валерой Дайнеко, «Песняром» нашим, он был в домашнем. Достаю фотоаппарат, а он прикрылся подушкой – красивенькой такой. Говорит: «Фотографируй меня до сих пор, а то я поправился». Я ему: «Ну и что? Неужели ты не понимаешь, чем проще и обыкновеннее будешь, тем людям приятней. Твоим зрителям понравится, что вот сейчас на этом диване ты не стараешься казаться лучше, чем есть. Лучше, чем они». Он так и не согласился. Но рассказчик оказался хороший! Закончили мы беседу за столом (в интервью этот эпизод не попал – опять же по настоянию хозяина). Как правило, я приходила на час-два, а говорили в среднем часов по пять и больше. Собеседник через два часа только во вкус входил! Отменялись совещания, переносились мероприятия. Ни разу никто мне не сказал: все, ваше время истекло. И так было практически со всеми – люди сначала теряются, не очень понимают, почему ты у них, к примеру, о чем-то неконкретном спрашиваешь. А потому, что это самое важное: о чем они думают, эти медиа-персоны. И никто меня не переубедит, что это неправильно. Нет ничего важнее того, что происходит в мозгу у человека, на которого смотрит народ.

Но у человека должно быть личное пространство, куда журналистам вход закрыт…

М. Б.: Если от человека зависит качество жизни хотя бы сотни людей, если ты публичное лицо и подаешь моральный пример, если ты кумир на сцене – будь готов соответствовать. Ну, или будь готов ответить на вопросы. Я ж не спрашиваю, какого цвета у тебя трусы! Ведь что такое моральный авторитет? Когда люди слушали по телевизору выступление, скажем, академика Лихачева, они пусть на микрон, но подтягивались до его уровня. Невозможно не подтянуться. Когда умнейшие Алла Демидова или Ирина Хакамада рассказывают о своей жизни, люди невольно проникаются доверием и проводят параллель со своей ситуацией. Чему-то учатся, сами того не замечая, находят ответы. Если писатель, поэт, политик разговаривает в газете так, что читатель чувствует себя где-то рядом, с краешку присевшим, если он ощущает, что собеседник его уважает, отвечая на вопросы искренне или хотя бы честно признается, что не может ответить, – это дорогого стоит. С людьми надо говорить на равных. Но у нас этого пока никто из медиа-персон так и не понял. Ну, или поняли единицы. Это транспонируется и на жизнь. Они там, в кабинетах, не для нас сидят. Поэтому народ и не избалован уважением чиновников или политиков к себе. Поэтому они могут сегодня позволить себе говорить журналистам: вы не из государственной газеты, подите вон! Это создает модель поведения во всех сферах. Я недавно смотрела спектакль Гришковца «ОдноврЕмЕнно». Два часа монолог без перерыва, обыденные истории, исполненные такой философии, что диву даешься. Я даже за кофе ни разу не сбегала. Он говорит о таких простых вещах, о которых и не приято говорить – вроде потому, что это ж ерунда. Он говорит о том, что все мы живем и делаем одни и те же вещи повседневно. И одновременно миллионы людей делают одно и то же. В этот самый момент летят куда-то в самолетах. Чешут репу, сидя в кабинетах. Будь ты министр, Путин, Лукашенко, кто угодно, ты – обыкновенный человек. У тебя тоже бывает дырка в носке. Почему ты там, наверху? Что ты там делаешь? Для кого? Это ерундовые вопросы? Так ответь! Но… в каком-то смысле дать понять, что ты просто дядька, а не небожитель, – опасно.

Неужели все Ваши визави заранее были согласны на такие саморазоблачительные интервью?

М. Б.: Почему саморазоблачительные? Просто искренние. И у всех была возможность вычитать материал: поправить или дописать, если что забыл сказать. Многие и не хотели вычитывать. Не позволяла я только выбрасывать мои вопросы. А в остальном: не хочешь отвечать – так и скажи: «не хочу», и это тоже будет ответ. Или объясни причину нежелания говорить, предупредив, что это «не для прессы» – ужасно не люблю эту фразу, но она имеет право на существование. Если ты политик и не хочешь говорить, чем конкретно занимался последние 5 лет, то извини. Но если вопрос затрагивает личные моменты – тема сразу закрывается. После выхода интервью со Светланой Алексиевич у меня была запланирована встреча с Виктором Манаевым, актером Купаловского театра. Я к нему заранее пришла в театр, и он начал со мной разговаривать так: «А Вы спектакли все мои смотрели?» А мне было бы уже достаточно одного спектакля «Арт». Я считаю, что не должна знать про творчество абсолютно все и разговаривать только про спектакли. Я зритель, а не критик. И люди, для которых я пишу, не критики. Говорю Манаеву: «Я не про спектакли хочу писать. Я хочу писать про Вас: кто Вы такой, Виктор Манаев». Он поначалу согласился. Но после выхода интервью с Алексиевич в «Свободных новостях» позвонил и сказал, что к такой степени откровенности не готов. И я уважаю его за это. Он поступил честно.