Там возле небольшого здания, похожего на фургончик, где толпились невысокие кипарисы, стоял коротконогий мужчина без верхней одежды, в одном костюме. Он был весьма плотного телосложения с полулысой головой и щеками, которые лоснились жирным блеском и изрядной краснотой, а каждый выдох его сопровождали свистящие звуки из грудной клетки. Опуская жалюзи на окно, он скрючился от холода.

– Простите, как нам найти мистера Вупера? – деликатно спросила я.

Низкорослый мужчина гневно бросил взгляд подозрения на меня, затем на Синди и Эшли, стоящих за моей спиной и задохнувшихся от непривычно быстрой ходьбы.

– А что вам от него нужно?

– Сегодня он передал письмо для мистера Ньюмана, мы бы хотели задать ему несколько вопросов.

При одном упоминании о покойном докторе мужчина поменялся в лице и замер на месте. В его глазах поселился дикий ужас, а на лбу заблестели мелкие капли пота. Его одышка усилилась. Он огляделся вокруг – поблизости никого не было, кроме нас.

– Ничего я не посылал! – злобно вскричал он. – Проваливайте отсюда, малявки!

– Так это вы мистер Вупер? Постойте! Мистер! Прошу!

Мои мольбы не остановили его, он заскочил в салон и захлопнул дверь так, что та, казалось, разлетится вдребезги, как стеклянная ваза. Следом послышался скрип нескольких засовов, которые один за другим отрезали возможность войти.

– И что теперь делать? – робко отозвалась Эшли.

– Он наверняка многое знает, но чего-то боится… – высказалась Синди.

– Или кого-то… – дополнила я. – Надо подумать.

Возле зоосалона мы попрощались с Синди и ускоренно двинулись на Сатис-авеню, снова прокручивая всё, что услышали от сына почтальона и мистера Вупера. Когда я пришла домой, отец ходил по гостиной из угла в угол, гадая куда я запропастилась. Собственно, о том он сразу спросил.

– Я у Эшли засиделась, пап.

– Ты бы могла предупредить!? Я переживал. Мы в малознакомом городе, уже темнеет…

Я подошла к отцу и мимолетно приобняла его.

– Прости, больше так не буду, честно.

Он озарился доброй улыбкой милосердия – сердиться отец совершенно не умел.

– Садись ужинать, я приготовил твоё любимое рагу из овощей с мясом.

– Я не голодна, – сказала я, направляясь к лестнице. – Ужинала с Эшли. Я переоденусь и схожу к ней позаниматься, можно?

– Хорошо. Только долго не засиживайся, иначе утром не встанешь.

Отец нервно выдохнул, и я задумалась, принес ли ему этот выдох желаемого облегчения, или он показывал, какого невероятного труда стоит отцу терпеть мои провинности. Так или иначе он подошёл к маминой фотографии, притаившейся на столике из красного дерева возле камина в гостиной и с грустью взял её в руки.

– Ах, Скарлетт, смогу ли я справиться с ней? Стать хорошим отцом и другом для неё? – он нежно провел дрожащими пальцами по золотистой рамке. – Я так боюсь её потерять, как когда-то потерял тебя…

Мою душу обожгло болью одиночества, а разум тяготил долг перед отцом: долг не принести ему лишних мучений. Понимая что всё обдумать в такой обстановке довольно трудно, я зашла в свою комнату и сменила одежду на спортивную, поскольку была убеждена, что только пробежка способствует приливу сил и здравомыслию. В минуты, когда тело устремлялось вперёд, в прохладу уличных дорог и перекрестков, я чувствовала себя независимой, всесильной, и любая из ситуаций поворачивалась под более выгодным углом.

Я спустилась по лестнице; из спальни отца доносились голоса включенного телевизора. Я взяла ключи, обулась и выскочила во двор. Мой путь лежал по Сатис-авеню вверх, ближе к особняку. Разрезая студёный воздух руками, я не спускала глаз с четырех этажей, выложенных потемневшим камнем, и он будто бы тоже не выпускал меня из виду и дразнил молчаливостью фасада. Это была своего рода схватка, определяющая кто победит: сила мышления, ведущая к раскрытию жестокой загадки, где тёмные судьбы людей сплелись в одну материю неизвестности, или его смертоносная магия, заключенная в плен непроницаемых стен. Дороги выглядели пустыней, а тротуары одиноко освещались линией уличных фонарей. Я всё бежала и бежала, пока позади не послышался рев мотора приближающегося транспорта. Я остановилась, опираясь на колени руками, чтобы перевести дух, и обернулась назад. Прямиком по дороге проехал мотовездеход. Им управлял парень в черном шлеме с темными глухими стеклами, через которые, казалось, нельзя увидеть даже яркий свет. Его голова была повернута в мою сторону, и у меня сдавило грудь от страха, что этим парнем был Лео Ферару. Он приостановился на миг, и мне стало неловко от ощущения его пристрастного взгляда. Мысль, что под шлемом скрывалось уродливое лицо или слой чистого красного мяса с белыми прожилками, непомерно ужасала. Пару раз он поднажал на рукоятку руля, заставляя мотор разрываться от насаждающего рёва; шины засвистели по асфальту, и в серо-голубом дыму вездеход рванул вперёд. У меня зашлось сердце, а мысли – одна страшней другой – лишь подгоняли скорее оказаться дома. Тревожимая странным поведением сына Каллена Ферару я побежала назад по Сатис-авеню.

Обратный путь показался бесконечно долгим. До соседского дома было рукой подать, когда под ноги мне бросился тощий котенок иссиня чёрного окраса. Он был настолько прытким, что за его движеньями нельзя было проследить. Восстанавливая дыхание, я остановилась, а котенок принялся поочередно обвивать мои ноги.

– Эй, откуда ты такой взялся?

Котенок протяжно замяукал. Я наклонилась к нему и в свете фонарей разглядела его сверкающие глаза: один был насыщенно голубого цвета, а другой – светло-смарагдового, при этом зрачки, тёмные, как пропасть бездны, по форме ничуть не уступали кольцу. Он вырвался из рук и, ловко прыгая вокруг меня, пулей взобрался на верхушку каштана и за тот же миг спустился обратно, к ногам. Казалось, его щуплое тело составляли сплошные амортизаторы и пружины, при помощи которых он проворачивает акробатические трюки. Он снова прошмыгнул под ногами и пустился впереди меня по мглистому тротуару. Я побежала за ним вдогонку, но чем быстрее бежала я, тем скорее мчался он. В погоне я выдохлась и перешла на шаг, а когда огляделась – поняла, что гналась за ним три квартала. Поздний вечер обратил Ситтингборн в царство теней, ползущих от деревьев, померкших зданий и разгорающихся фонарей. Передо мной открывалась шеренга кустов, отделяющих тротуар от линии домов, что следовали один за другим, как на Сатис – авеню. В окнах не брезжил свет, и дома выглядели безжизненными.