По этому изданию внутри текста своей статьи в дальнейшем я буду цитировать рассказ «Ангел», указывая лишь страницы книги.

Рассказ «Ангел» невозможно включить как звено в цепочку лирических произведений Олеши. В этом небольшом по объёму рассказе главенствующая роль отведена действию, острому сюжету, контрастности. Он исполнен внутреннего напряжения. Не лишён рассказ и натуралистических красок. Явственно ощущается, что автор, стремясь к индивидуальному стилю, сверял свой небольшой тогда опыт с поисками «новой формы» в русской прозе начала 1920-х годов. В новелле «Ангел» заметны элементы «орнаментальной новеллы», хотя собственно «сказ» – главная характерная примета орнаментализма – никогда не привлекал Олешу, он у него отсутствовал. Казалось, «Ангел» был написан рукой опытного литератора. Видимо, в революционные эпохи юноши взрослеют быстро.

…События в рассказе «Ангел» происходят на юге России во время Гражданской войны. Повстанческие отряды различных атаманов (Зелёного, Заболотного, Маруси Никифоровой и других), с примкнувшими к ним белыми, не успевшими эмигрировать, продолжают свои действия. Грабежи, самосуды, расстрелы – обычная практика таких отрядов. Юрий Олеша показывает, как бойцы одного из них останавливают в степи железнодорожный состав, идущий из города «с праздничным именем». Топографические приметы за окном поезда (степь, лиманы, камыши…), вагонный быт (пассажиры с мешками контрабандной соли) явно указывают на то, что город «с праздничным именем» – это, очевидно, Одесса.

В советской литературе 1920-х годов было много произведений о столкновениях бойцов, командиров и комиссаров Красной армии с врагами советской власти в годы Гражданской войны. Здесь уместно вспомнить: «Чапаев» (1923) и «Мятеж» (1925) Д. Фурманова; «Конармию» (1923-24) И. Бабеля; «Города и годы» (1924) К. Федина; «Думу про Опанаса» (1926) Э. Багрицкого; «Чевенгур» (1927-28) А. Платонова; «Разгром» (1927) А. Фадеева; «Уляляевщину» (1927) И. Сельвинского и др.

Все эти произведения были написаны позже новеллы Олеши. По остроте, трагичности к олешевскому «Ангелу» близок, скорее всего, рассказ «Кол» (1921), написанный одним из Серапионовых братьев Н. Н. Никитиным (Братом Ритором), и ряд новелл И. Бабеля из его «Конармии». Рассказ «Кол» Никитин написал двадцатитрехлетним юношей. (Срав.: рассказ «Ангел» Олеша написал в 1922 году – в том же возрасте).

Рассказ «Ангел» построен на контрастных противопоставлениях: свежий запах мокрой земли в степи за окном и тяжкая духота вагона. Пассажиры, сморенные сном, житейскими разговорами о реализации соли, и вооружённые люди, оцепившие поезд. Мирный храп спящих и неожиданная энергия «страшных слов», стука сапог. Нежность красок «умытого, голубого сияния» предрассветного неба и грубость насильственного обращения с пассажирами тех, кто напал на поезд. Удручённые пленники, снятые с поезда, и самоуверенные бойцы отряда. Светлая кличка атамана (Ангел) и чёрного злодеяния, на которое тот способен. Крещендо контрастов: финальный поединок между атаманом и большевистским комиссаром средних лет, «в роковом красном галифе».

Рассказ ведётся от лица некоего молодого рассказчика. Имя рассказчику автором не дано.

В поезде рассказчик напуган бандитами так, что у него «стучат зубы», а «всё тело начинает дрожать мелкой дрожью». Осадившие вагон отбирают у него документы, бьют по затылку, выгоняя из вагона, а он «ухмыляется», сознаваясь самому себе: «…всё время ощущаю какое-то странное уважение к бандиту»; «Меня разбирает зависть к этим спокойным, деловитым, даже красивым людям» (С. 485). Его восхищает, как уверенно, «даже весело» действуют бойцы, осадившие поезд. Интересно, что здесь впервые в творчестве Олеши начато художественное исследование того сложного чувства, которое будет играть столь важную роль в его будущем романе именно с таким названием «Зависть».

Разговорившись с товарищем по пленению, как раз с тем самым, что в красном галифе, рассказчик слышит его биографию. Без хвастовства, с великой досадой на захват его в плен тот говорит: «С Деникиным дрался, в Сибири в плену был, в польском походе был под самой Варшавой, агитировал, тыловые рейды делал – а в подполье сколько! – и всё ничего, а тут – на тебе! Какой-то сволочи, трусам в лапы попал!» (С. 486). Он – комиссар железнодорожного узла, коммунист Парфёнов – говорит со случайным спутником по несчастью спокойно и доверительно. – У меня казённые деньги забрали, – добавляет комиссар. – Какой ужас! Меня всё равно расстреляют» (С. 485).

Вот она, правда жизни, – большевистский вожак оказывается в ситуации, когда пощады не жди ни от идейных противников, ни от своих.

Однако в душе рассказчика не появляется ни тени интереса, ни тени сочувствия к этому незаурядному человеку, с которым свела его судьба. И это после того, как он только что в вагоне испытывал непонятное ему самому «уважение» и «зависть» к членам повстанческого отряда. По пути к деревне рассказчик поглощён лишь своим страхом: «Л меня тоже расстреляют?», – спрашивает он трусливо у Парфёнова. – «И фамилию не спросят».
– отвечает Парфёнов (С. 486).

В пространстве рассказа появляются новые лица. Это атаман, главный начальник отряда, и его свита. «В свите: молодец в кожухе и травянистых обмотках и ещё один молодой, отличной наружности, в офицерской шинели с белыми красивыми руками». Состав группы наглядно объединяет представителей деревни и белого офицерства, равно ненавидящих большевиков.

К свите атамана близок ещё один карикатурно-страшненький персонаж. Это «маленький человечек, мальчик». Он «втягивает слюну, взвизгивает», «путается в шинели» и вертится «ярмарочным карликом», выполняя приказания атамана. Этакий «сын полка», вернее, сын бандитского отряда, которого воспитывают жестоким волчонком, учат насилию.