На пятых и вторых этажах, по которым тянулись бесконечные коридоры, квартиры были одно- или двухкомнатные. Каждая однокомнатная квартирка была размером в семь квадратных метров (их так и звали – семиметровки). В них не было ни туалетов, ни умывальников, а для удовлетворения нужд жильцов этих квартир в центре коридоров были оборудованы помещения с тремя туалетами и тремя умывальниками. Неудивительно, что по утрам около них стояли очереди жаждущих попасть или в одно, или в другое «место удобств».

В двухкомнатных квартирах малюсенькие туалетные комнаты были предусмотрены, но душа или ванной в них установить было невозможно (такой была наша 179-я квартира в четвертом корпусе). На первом этаже в лифтовой башне, соседствующей с четвертым корпусом, были установлены шесть душевых кабинок для всех жильцов. Желающие должны были за неделю записаться в очередь на свободное время и прийти туда всей семьей, чтобы быстро принять душ. Вообще же считалось, что в городе работают общественные бани, и в них горожане могли мыться вволю.

Когда началась война, это банное отделение было вообще закрыто, в нем сломали все кабинки, провели ремонт и поселили какого-то крупного чинушу из администрации города (все-таки Дома Коммуны торчали в самом престижном районе города).

Папа в 1930-е гг.

По мысли «отцов города» жильцы Домов Коммуны должны были участвовать в переустройстве общества и личным примером показывать, как должны жить люди «коммунистического завтра». Для воплощения этой цели были предусмотрены разные новшества, в основном нелепые. Согласно одному воспитующему принципу, всем жильцам надлежало питаться в специально созданной общей столовой. Для нее в пространстве между третьим и четвертым корпусами был построен двухэтажный обеденный зал (на втором этаже столы и стулья можно было сдвигать, тогда образовывался танцевальный зал, где в первые годы действительно устраивали танцы). Предполагалось, что процесс питания будет цементировать всех в один коллектив первопроходцев социализма. Соответственно этому, в малогабаритных квартирах на втором и пятом этажах кухонь не было. Правда, рядом с туалетными комнатами на этих этажах были устроены общие кухни, в них были возведены кирпичные плиты с четырьмя конфорками и отделением для выпечки на два подноса. По праздникам наши мамы устанавливали между собой очередь и пекли там пироги, готовили другие блюда, а завораживающий дух чего-то необыкновенно вкусного разносился по всему коридору и лестницам. Почти все обитатели домов жили скромно, и Новый год, 7 ноября и 1 мая воспринимались всеми как настоящие праздники.

Мне кажется, что идея «общепита» для жильцов Домов Коммуны умерла сразу же после завершения строительства. Денег на общественное питание у большинства не было, и столовая чаще всего пустовала. Перед войной её вообще закрыли, а двухэтажное строение заняло Горьковское отделение Центрального Статистического управления СССР. На этом первый «воспитующий» социалистическое сознание принцип были похерен.

Другой принцип касался воспитания по-коммунистически малолетних отпрысков всех живущих. Всех детей жильцов Домов Коммуны нужно было определить в пансионат, который хотели создать в пятом корпусе, который стоял отдельно и с остальными не соединялся. Из коммунистического воспитания детей, отнятых от родителей, также ничего не вышло. Родители предпочитали держать детей возле себя, властям не удалось заставить законными методами отрывать их от семей, и мы росли под присмотром своих пап и мам. Поэтому в пятом корпусе в подвале создали ателье одежды, в остальных помещениях разместили какие-то конторы.

Конечно, эти большевистские выдумки о тотальном контроле за жизнью семей, общем и одинаковом питании, воспитании детей в отрыве от семей не были присущи только горьковским коммунистам. Они, во-первых, не были ими придуманы, а кочевали из века в век, а во-вторых, были широко распропагандированы по стране. Я обнаружил в книге воспоминаний Анатолия Мариенгофа, кстати, тоже родившегося в Нижнем Новгороде, известного поэта-имажиниста, друга Есенина и Качалова, такие слова, вложенные в уста директора нижегородской гимназии (именно той, которая стала позже нашей 8-й школой имени Ленина), в которой Мариенгоф когда-то обучался:

Надо однако сказать, что в те времена высокие дома с центральным отоплением, канализацией, с телефонами во многих квартирах, лифтами и с другими удобствами воспринимались теми, кто переехал из хибар и бараков в центр огромного города, в очень красивое и ухоженное место, совсем не так, как описываю я. Из кранов лилась чистая вода, и её не надо было нести в ведрах от колодцев или уличных колонок. В тридцатиградусный мороз не надо было, полуодевшись, выскакивать из дома в кабинку уборной, запрятанную где-нибудь в углу двора, а потом, содрогаясь от холода, бежать назад. Свет в домах горел, старики могли благодарить небо за поднимающий их наверх лифт, дома стояли в центре города, рядом были магазины: живи и радуйся. В целом жизнь в Домах Коммуны в бытовом смысле была для тех, кто совсем недавно ютился в лачугах и землянках, даже первоклассной. Но назойливое желание коммунистических «организаторов быта» насадить новые правила, которые, по их мнению, воспитали бы строителей коммунизма из тех, кто поселился в Домах Коммуны, затрагивало всех. Эти потуги провалились, причем довольно скоро. И, конечно, нельзя не заметить тяги создателей этих новостроек к халтурному примитивизму, наплевательскому отношению к людям, объяснимому стремлением к дешевке, ко всему наскоро сляпанному под победные марши «строителей коммунизма».

Всего в этих домах было двести с небольшим квартир, часть из них была превращена в коммунальные, и в целом в них проживало более 1000 человек. В основном в домах поселились представители интеллигенции. Партийные и советские начальники строили себе более комфортабельное жилье. Встречались, впрочем, и люди, формально относившиеся к рабочим и служащим. Например, в нашем коридоре, наискосок от нашей квартиры была семиметровка, в которой обитала колоритная фигура Полины Сорокиной, которую между собой соседи звали не иначе как Полька Сракишна. Частенько её видели сильно пьяной, но это не мешало ей состоять членом партии большевиков, и, как все знали, она даже возглавляла партийную организацию ателье пошива одежды в пятом корпусе (не знаю, были ли другие члены партии среди работавших в том ателье). Сама она не была ни мастером, ни подмастерьем, а трудилась в ателье на самой низкой ступени (подшивала края тканей в готовых изделиях), но зато ей доверяли ключ от ателье, и когда портные приходили утром к его входу, им приходилось ждать Сракишну с ключами, чтобы она открыла двери.