Вскоре Соколов появился снова у следователя в сопровождении своего бывшего соучастника, носившего кличку Дуб. Приведенный обладал довольно привлекательной внешностью, но развязные манеры и бегающие глаза не вызывали к нему симпатии и доверия. Дуб явился со свертком. И если Соколов сдал наперсток, то Дуб вывалил на стол... макет правой руки. Эта "рука" была сделана из ваты на проволочном каркасе и заканчивалось деревянной кистью в кожаной перчатке. "Кукла" засовывалась в пустой рукав пальто, прикреплялась к плечу и создавала впечатление, что обе руки на виду. Настоящая же правая рука выжидала удобного момента и действовала буквально из-под полы.

Несколько раз Петров справлялся о том, как ведут себя вернувшиеся к труду парни, и получал положительные ответы. Особенно хорошо отзывались о Соколове.

Проходили месяцы, однажды весной Петров неторопливо шел по обочине, обходя талый снег и первые лужи. Сзади послышался шум мотора. Грузовик слегка обогнал его и остановился. Из окна кабины выглянул Соколов.

– Садитесь, подвезу! Как видите, получил баранку в свои руки. Теперь мое дело верное.
– Петров с удовольствием уселся рядом с водителем. Заработки подходящие. Но скажу вам по совести, - продолжал Соколов, приходится сильную борьбу вести с самим собой. Вот, представьте себе, иду по улице. Впереди женщина, а при ней хозяйственная сумка. Наружный карманчик сумки расстегнулся, и деньги вот-вот вывалятся. Сами руки к ним тянутся. Но я пересиливаю себя. Подхожу к этой женщине, говорю, чтобы рот не разевала. На душе легче становится.

– Ну, а как Дуб?
– спросил Петров.

Соколов смутился.

– Дуб как дуб, каким был, таким и остался. Сбежал...

...Вскоре Петров был переведен в другую область. Прошло еще несколько лет.

Последняя встреча с Соколовым состоялась не так давно. Возвращаясь из Москвы, Петров бродил по перрону вокзала. Поезд стоял здесь долго, и была возможность взглянуть на привокзальную площадь города, с которым было связано много воспоминаний.

Из автобуса, поджидавшего пассажиров, выскочил Соколов, явно обрадованный встречей.

– Имею права первого класса и, как видите, вожу пассажирский. Женился, знаете, мальчишка растет. Квартиру получил. Со всеми удобствами.

На ветровом стекле автобуса распластался красный треугольник, на котором золотом было напечатано - "Ударнику автобазы".

А.МОСКВИТИН

ДОРОГА К ЦЕЛИ

Санька Жердь, худой и черный, как обуглившаяся палка, обладал двумя способностями. Во-первых, в любое время без всяких препаратов мог нагнать температуру до сорока. И, во-вторых, поразительно точно распознавал характер и намерения знакомящегося с ним человека. Измерив однажды собеседника определяющим взглядом, он больше не смотрел ему в глаза. У Саньки надолго складывалось о нем безошибочное представление.

Несколько трудных колонистских лет было за его плечами. Вкусил он "прелести" воровской жизни. Когда-то, будучи на побегушках, он не думал, что станет рецидивистом, нагоняющим страх на шпану. А когда стал таким, случилось непредвиденное: его непоколебимая вера в неписаные воровские законы дала трещину. Это произошло после встречи с заместителем начальника колонии по политико-воспитательной работе Танирбергеном Нурсеитовым.

К Нурсеитову Жердь вошел как равный к равному.

– Добрый день! Вызывали?

– Да. Садись.

– Благодарю, насиделся, - натянуто улыбнулся Жердь. Однако, потоптавшись, сел. Нога за ногу, руки, сцепленные на коленях.

Помолчали, каждый по-своему готовясь к беседе.

Нурсеитов знал: разговоры, тем более работа с Санькой, по кличке Жердь, предстоят нелегкие. Еще в первый день, когда замполит знакомился с делами преступников, оперуполномоченный подсказал:

– Хотите иметь железный порядок - начинайте с Саньки.

Его трехтомное дело Нурсеитов изучил внимательно. Косая, не по летам задорная челка Саньки прошита сединой. Взгляд сквозной - через окно на улицу. Не думал Нурсеитов, что ему придется иметь дело с таким великовозрастным "шалуном". Этому не скажешь:

– Саня, ты поступаешь некрасиво!

А он бы ответил:

– Простите, Танирберген Нурсеитович. Больше не буду.

– Александр... Как тебя по батюшке?
– запамятовав, спросил замполит.

Жердь поначалу удивился, но затем, будто его всю жизнь называли по отчеству, безразлично ответил:

– Меня теперь, в основном, по матушке...

Нурсеитов улыбнулся.

– А я сейчас вспоминаю. Поликарпович! Так? Поликарп. Наверно, толковый мужик был. А?

– Не знаю. Не видел отца.

– Детдомовец?

– Уличный.

– Вызвал я тебя, Александр Поликарпович, познакомиться. Дело твое просмотрел, но тебя не представлял.

Саньке еще раз пришлось удивиться. Обычно новое начальство устраивало ему дотошный опрос, заведомо зная из дела и о судимостях, и о побегах, и о возрасте. Этот же не кривил душой, что не без похвалы отметил Жердь.

– Амнистировался?
– спросил Нурсеитов.

– Был такой грех.

– Долго гулял?

– Неделю.

– Маловато.