– Прокурор добавил.

– Несправедливо?
– лукаво вставил воспитатель.

Санька стрельнул хитрющими, с прищуром глазами. Нет, мол, начальник, не проведешь. Ответил, не задумываясь.

– Пойман вовремя, осужден правильно.

По молодости он бы еще стал доказывать, что на него сфабриковали дело, кричал бы и спрашивал, где справедливость, но теперь, извините.

– Слушай, что я тебе скажу, Александр Поликарпович, - продолжал Нурсеитов.
– Подурил ты за свою жизнь - на десятерых хватит. Ну, это, как говорят, хмельная молодость. Что было, того не поправишь. Надо начинать жить заново. Пора. Вот уже и конский волос прет на твоей челке, и о себе надо подумать

– Поздно, начальник. Потому не трать зря силы, - без обиняков ответил Жердь.

– Я от тебя не отступлюсь. Нарушений у тебя не будет, на свободу выйдешь человеком.

– Что предлагаешь, начальник?

– Будешь мне помогать.

– Ну-да! Разогни!
– без притворства засмеялся Жердь.
– Говоришь, с тобой перевоспитывать "зэков"?

– Перестань дурака валять!
– оборвал замполит.
– Невесело, вижу. Возраста бы своего постыдился.

Санька приутих. Воспитатель продолжал:

– Кому, как не тебе, знать: все ушло в прошлое. Скажи честно, трудно ведь стало морочить голову молодым?

– Любая работа требует сил. А вообще, не жалуюсь.

– Тут ты не верти. Жидковато с пополнением.

– Плохо знаешь, начальник. Никак с гражданки?
– попутно осведомился Жердь.

– Могу ответить. Работал учителем, потом окончил Ленинградскую политехническую школу, и вот теперь - у вас.

– Туго придется, - откровенно заявил Жердь.

– Любая работа требует сил, - ответил Нурсеитов словами Саньки.
– Так что? Будешь помогать или вредить?

– Вижу, человек ты, начальник. Потому ни то, ни другое. Золотая середина. Ты живешь, дай жить и мне.

– Или никакого житья, или жизнь по-новому!

Жердь встал, косо повел плечом.

– Дело твое. Тайга - закон, медведь - хозяин, - сказал и вышел.

День заключенного - это время суток, ограниченное двумя звонками, в которое один преступник по-новому взглянул на жизнь, второй понял, что спасение для него в труде, третий вышел на свободу, а какой-нибудь тысячный получил дополнительный срок.

Если учитывать, что адски трудная работа с осужденными не так щедро приносит зримые плоды, то дела Нурсеитова шли неплохо. По его инициативе в колонии открылась общеобразовательная вечерняя школа, курсы профтехобучения. Большая часть заключенных хотела поспеть всюду: нужна и хорошая специальность, и аттестат бы недурно получить. Люди спешили в новую жизнь. И только Санька Жердь стоял на распутье. Слишком долго ломало его и карежило, чтобы вот так сразу решиться сойти со знакомой тропы.

На душе было гадко и тоскливо - хоть вой. Нужен был человек, который бы выслушал, понял. Пусть даже и не понял бы он Саньку, только выслушал, а потом, черт с ним, пожалел. И человек этот уже был. Санька знал.

Описав полукилометровый квадрат вдоль нетесаного забора, Жердь остановился.

"Ку-ук", - донесся из тупика гудок маневрового паровоза. Санька насторожился. Стали различимы звуки городского транспорта, говор людей. Как слепой ориентируется по запахам, шумам, голосам, так и Жердь старался понять, что происходит по ту сторону забора. Он долго вслушивался в мало понятную ему музыку города. Там была жизнь! Непознанная, но дорогая для Саньки. Им опять овладела безысходная собачья тоска. "Плюну на все и пойду попрошу работу! Пусть научат делу. Живут ведь люди: ходят на пляж и женятся, танцуют и отмечают праздники. А что ты? Много ли ты видел?"

Нурсеитов ждал Санькиного прихода. Не по вызову, а вот так, чтобы он явился к нему сам. Воспитатель давно заметил наступивший у заключенного перелом.

– Скажи, начальник, - начал в раздумье Жердь, - правда, что "зэков" на работу не принимают? Ну, там, на воле?

– Кто это тебе сказал?

– Ходят слухи. Филипп Ломако сказал.

– Только он и мог придумать такое.

– Ну, а все же? Принимают?

– Да мы тебя, Александр Поликарпович, сами устроим. Получай специальность, работай. Люди ведь не помнят зла. Выучишься, не будешь иметь нарушения, а там и о досрочном освобождении подумать можно.

– А я ведь, кажется, того, начальник, - неопределенно сказал Жердь.

С этого дня Санька стал задумчив, теперь его часто выводили из себя глупые шутки окружающих. Однажды, когда Нурсеитов проводил в бараке беседу, с улицы влетел заключенный Котов.

– Приветик, темнота!
– отсалютовал своему сподвижнику по штрафному изолятору Пластову.
– Пошли в клуб слушать сто тридцать пятую симфонию Шостаковича.

– Чего это я пойду слушать сто тридцать пятую, если я предыдущих сто тридцать четыре не слыхал, - отговорился тот.