– Где ваши запонки?

Арлина покосилась в сторону рук Эйгона: рукава рубашки намокли, были расстёгнуты и прилипли к коже.

– Потерял.

– Обе?

– Не верти головой; ещё вот здесь чернота.

Тайернак подался вперёд, и Арлина вдохнула запах, идущий от его тела и волос: ядовитый табак смешался с забродившим вином, к ним добавились сладкие женские духи, мороз, ещё раз табак, от которого впору было зайтись кашлем, и ещё раз вино, на этот раз скисшее. 

– От вас разит, – отчеканила девушка. – На каких ярмарках столь щедро наливают?

– Ярмарках? – недоуменно повторил Эйгон, встал, стянул рубашку, швырнул к груде грязных вещей и взялся за широкий пояс.

– Что вы делаете? – переполошилась Арлина, вскочила, тут же одумалась и спряталась обратно в воду, опять вскочила, вылетела из ванной, в один прыжок оказалась у шкафчика с большими пушистыми полотенцами, вытащила одно, повалив на пол все остальные, завернулась в него и рванула к выходу, но спокойный и немного насмешливый голос Эйгона заставил её остановиться и обернуться.

– Платье забыла. Но к Лавиндерам можно и голышом выйти – не обидятся.

Двадцать две неудачные попытки варки эликсира за последние четыре дня огорчали; мех, сунутый златовласой Шелой, и разговоры Максимилиана об чумазом носе досаждали; неприятная смесь ароматов, исходящая от Тайернака, коробила, но всё это, вместе взятое, меркло на фоне слов Эйгона, равнодушно брошенных и возмутивших Арлину до глубины души.

Измазанные в глине сапоги слетели с ног и отправились к камзолу и рубашке. Пояс был размотан: оставалось расстегнуть последнюю, скрытую от глаз пуговицу, как перед Тайернаком выросла худенькая тень. Пальцы застыли на застёжке, не торопясь с решающим движением. Помятое лицо было бледным и вытянутым, на потрескавшихся губах оставались черноватые пятна от чрезмерного количества выпитого вина, а во взгляде покрасневших глаз читались адресованные стоявшей напротив Арлине вопрос и раздражение.

– Говорите, ваши гости не обидятся? – усмехнулась девушка, крепко придерживая полотенце на груди. Руки вцепились мёртвой хваткой в единственную, прикрывавшую не до конца обсохшее тело ткань; девушка старалась скрыть волнение, но голос предательски дрожал. А ещё в нем улавливались грусть и горечь. – Что-то я не заметила в них сочувствия к замарашке-служанке, за которую они меня приняли? Не разглядела ни капельки уважения или просто человеческого интереса. Лишь величавую гордость и высокомерный взгляд, и…

Эйгон не дал договорить: одной рукой схватил Арлину за талию и притянул к себе; другой – зарылся в её влажные волосы, пахнущие календулой и крапивой.

– Отпустите, – заметалась девушка, но Тайернак и не думал настаивать и добиваться своего. Он просто не разнимал объятий, но и продолжения не следовало. Зато ледяным ливнем в разгар жаркого дня обрушились на Арлину его слова: жёсткие, колючие, как четырёхдневная щетина на его подбородке, но до боли правдивые.

– А ты чем лучше? Вспомни нашу первую встречу на площади... нашу ночную беседу у цыганки... наш путь в Смоляные горы… Кем я был для тебя? Нищим старикашкой, на которого без содрогания не взглянешь? Тебе были в тягость разговоры со мной, ты брезговала меня касаться, ты терпела меня лишь потому, что надеялась купить спасение для своего принца. И что теперь? Узнав, что без меня никак, ты и в постель со мной ляжешь, лишь бы получить своё.

– Не лягу, – змеей прошипела Арлина, пытаясь разомкнуть пальцы, вцепившиеся в её тело. Полотенце спасало плохо: на утро в тех местах останутся синяки.

– Со мной – нет, – издевался Тайернак, – а со стариком – заставлю. С тем, кого ты чуралась всё это время. Или ты забыла о моём втором облике, стоит луне выйти из часа волка? 

– Вы пьяны, – пролепетала Арлина, бледнея.

– И это правда, – Эйгон тяжело дышал. – Вино было дерьмо и до сих пор не выветрилось.

– Вы пьяны, а я должна терпеть ваши бессвязные речи? Мне… противно! – Арлина сжала кулачки и ударила ими в грудь Тайернака. – Идите дышите на ухо своей невесте, которая заждалась вас наверху, а меня оставьте, наконец, в покое!

– Какой ещё, к болотным мухам, невесте?

– Заносчивой и, как статуя, холодной, а ещё ни капельки не красивой! Мадам Потаж мне все уши прожужжала, какая Шела Лавиндер – писаная красавица и душка.

Глаза Тайернака хитро заблестели.

– Наиграюсь с тобой и займусь Шелой. Она уж точно против не будет.

– Идите прямо сейчас, – подначивала Арлина, – прямо в таком виде, в каком меня домогаетесь. Сами сказали, Лавиндеры не обидятся.

– Вначале запретный плод, – прошептал Эйгон, наклоняясь к девушке и касаясь обветренными губами губ мягких и влажных, горячих, как огонь, и сладких, словно мёд. 

– Я не яблоко, – процедила Арлина, упёрлась ладонями в грудь Тайернака и отвернулась. 

Шершавки на его губах пришлись на нежную кожу щеки, а чувствительные подушечки её пальцев нащупали сухие полоски на горячем упругом теле. Мелкие царапинки, свежие, но уже затянувшиеся, которые могут оставить только шаловливые крошечные грызуны или женщины, чьи ногти неровно стрижены и часто ярко крашены. Женщины, что продают себя и свои ласки и встречаются в тех местах, где сладкие запахи духов умело сочетаются с винным угаром и дешёвым табаком. Картинка в голове сложилась в ту же секунду.