Так Лис стал вожаком – выгрыз лидерство своими клыками. Правда, он делился своей властью с хозяином тайги, бурым медведем. А все потому, что звериный закон – это тайга, и ее не разорвешь пополам, и не растерзаешь на куски, как лань или даже лося. Тогда все – против всех, и неизвестно – за что! Потому, и делил власть, и этим оставлял не за собой, а за всей стаей право иметь свою территорию, со своим волчьим укладом жизни на ней.

Бурый медведь, да, забредая на запах волчьей трапезы и унося в брюхе не свою добычу, всегда уходил после этого. А летом, бывало, издали только что-то там буркнет на своем языке, будто поздоровается с Лисом и его волками-воинами, и идет себе дальше. По ягоды – волкам они зачем? И не было при Лисе ни разу, чтобы хозяину не выказали уважение. Увидели, что косолапый идет – отбежали, отступили вовнутрь своей территории, но так, чтобы он их видел. Зачем так? А как люди впускают гостей в дом? …Сначала заходит гость, после него – хозяин положения: за его спиной никого, а спина гостя – у него на расстоянии намерений гостя…

Лис этого, конечно, не знал, да поступал с хозяином тайги только так, а членов стаи держал в строгости – морды и лапы принимающей стороны должны быть видны. Иначе не войдет сразу гостем, а вломиться огромным и сильным зверем, заподозрив неладное что-то, так как жить ведь и ему хочется. А та же ленивая рысь, повадившаяся как-то к волкам за тем, что они выслеживали, загоняли и убивали, чтобы сытой была вся стая, думала лишь о себе. Тоже правильно, вроде, да почему-то не все умирают своей смертью именно так, и никак иначе, думая, поэтому, может быть, и не совеем правильно это!

Убив как-то косулю, Лис со своими воинами притащили ее к подмеченному им лежбищу бурого медведя, а сами волки, после, растворившись в кустарнике, всего-то залегли. Их запах медведя и не насторожил бы, и не побеспокоил. Медведь был не голодный, да и мясо ел с неохотой – не сезон! Потом волки, выждав момент, погрызенную косулю утянули от его лежбища и притащили на то место, где облюбовала свое лежбище ленивая и наглая рысь. А когда та унюхала свежую кровь дикой козы, то быстро и шустро нашла ее, и стала пожирать. Съела мало – не успела больше: бурый медведь тоже – еще тот нюхач, и быстрый, и шустрый, особенно, когда в ярости, по этой причине он одним ударом лапы и перебил ей хребет.

С человеком Лис делил лишь территорию. У кого-то власть светская, а у кого-то и власть тайги – никаких нравственных сантиментов. Человека он больше опасался все же, чем боялся – у людей и стаи большие числом, и с ружьями… Шумные стаи, оттого – всегда на виду и для вожака, равно как и для его воинов, поединок с человеком без ружья – это лишь выжданный момент, один прыжок и сомкнутые челюсти на его шее… Но кедрачи на волков не охотились, а соседствующая с ними стая не голодала.

Никто и никогда с волками, понятно, не ручкался по поводу ненападения одни на других, вместе с тем, волки в поселок не заходили даже в голодные времена, а кедрачи, если и заходили на территорию Лиса, лишь по крайней надобности, и то с предосторожностью и даже пиететом.

Несколько раз приезжали в Кедры охотники за волчьими головами. И заканчивалось для них всех одним и тем же: Лис, изображая лисицу, уводил непрошеных гостей от местонахождения стаи и за счет своей скорости и маневра всегда добивался того, чтобы охотник, целясь в него, попадал в другого охотника. Одному такому несчастному картечью отстрелили ногу, и он скончался еще в тайге. А еще двое, до этого случая, получили серьезные ранения. В результате охотиться на волков из стаи Лиса перестали даже сорвиголовы.

Особенностью территории стаи была тишина. Скорее, напряженная тишина – даже горластые птицы замолкали, пролетая над ней. А причиной тому была любимая забава Лиса: обкусывать, в основном, пойманным горлицам крылья, чтобы они не могли больше летать, и играть с ними после этого в «кошки-мышки» пока Лису это не надоест. ольРоРоль всемогущего даже над небесными птицами он себе придумал (выстрадал – если бы родился человеком!), будучи достаточно для этого покусанным братьями и сестрами волчонком, похожим с рождения на лисицу. Но первым его грызнул, все же, волк-отец. И кто только после этого его не кусал! В стае на него не охотились, играя и явно переигрывая, разве что, высокоранговые волки. А сейчас тех, кто это делал – их косточки большие птицы разнесли себе по гнездам. Их кровью, еще истекавшей жизнью, Лис упивался.

Ловить горлиц и куропаток в стае могли все взрослые волки. Занятие не простое, да научились. Мертвую птицу – часто случалось и так, вожаку никто не приносил, оттого перьев повсюду было меньше, конечно, чем сосновых игл и шишек. Хотя именно перьями и была помечена территории стаи. Много перьев – уноси ноги и лапы, если ты не хозяин тайги.

Объявившиеся недавно пришлые волки, брат и сестра, держали всю стаю в напряжении, но Лис чего-то выжидал. Его же воины все это время были активны: с опущенными хвостами и по одному и группой подбегали к своему вожаку, припадая к земле, вытягивая шею, прижимая уши, протягивая Лису навстречу поочередно то одну, то другую лапу. Их негромкое рычание и лязганье зубами Лис допускал, поскольку этим воины демонстрировали ему свою готовность атаковать пришлых волков. У них еще не было своего логова – только холм с обугленным остовом сгоревшей осины по центру, где они периодически появлялись и отлеживались.

От одного только запаха черного волка у Лиса дыбилась шерсть на хвосте, и произвольно скалились зубы. Но другой запах, его сестры, как раз и сдерживал вожака от атаки: воины загрызут обоих, а Лису этого не хотелось. Потому вожак медлил – сам за ними следил и так контролировал сложившуюся ситуацию ни мира, ни войны. И, заодно, присматривался к белой зрелой волчице – приближавшаяся весна разбудила в нем самца, и, если бы не ее брат, Лис терся бы уже своей рыжеватой мордой об ее морду, облизывая и нежно покусывая. Его устойчивая психика как бы откладывала этот момент в намерения еще и потому, что черный волк, явно молодой, но очень сильный, а в глазах – что-то от человека. Даже не коварство, а грусть какая-то… Будто что-то острое и раскаленное добела удерживало Лиса на расстоянии от него, обязывая вожака стаи прижиматься к земле, на которой он, если и не был единственным хозяин, то полноправным от имеющейся силы.