Шаман проснулся от привычного ворчания Марты. Так, в основном, она разговаривала с ним. В этот раз сестра была чем-то озабочена, выкапывая что-то под скалой, совсем рядом. Шаман подполз к ней, и сразу на него пахнуло, легонько, теплом. Встав на лапы, он занялся тем же, что и сестра.

Каменистая почва давалась с трудом, но вдвоем они вырыли лаз еще до наступления темноты. Из лаза веяло теплом, оно расслабляло и влекло к себе – под скалу. Марта повизгивала – нервничала, Шаман тем временем анализировал запахи. Их было много, и ни один из них не вызвал в нем беспокойства. А один запах был ему совсем не знаком, и – не из тайги.

Шаман просунулся в лаз первым, и осторожно прополз на брюхе короткий склон вниз. Как только следом за ним сползла Марта, тусклый свет как бы приподнял свод пещеры, в какой они оказались. Утес спрятал ее внутри себя, а между тем, высота пещеры местами доходила до двух метров. По ширине – сразу и не определишь, но два-три волчьих прыжка, а это – не меньше, чем десять метров. Скальный грунт под лапами был неровный и простирался под углом. Половина его, где-то так, находилась под водой – та часть, что простиралась ниже уровнем. Шаман сошел к воде и стал лакать воду, будто знал, что она из озера. Марта последовала его примеру – впервые за много дней брат и сестра наполняли себя пресной водой, прижав уши к головам, так как им ничего не угрожало.

Обойдя по нескольку раз, взад-вперед, пещеру и не найдя в ней ничего, что заставило бы Шамана и Марту ее покинуть, оба предались беззаботному веселью. Рискуя свалиться в припрятанный от всех лоскуток озера, попадав на спины, брат с сестрой перекатывались с бока на бок, то отталкивая друг друга лапами, то, наоборот, притягивая ими к себе и при этом, любя и нежно покусывая друг друга. Но их игривая радость была не одна и та же: теперь Шаман покинет сестру – только в этом удача была на его стороне, и его когти сейчас, вряд ли, горьки.

Наигравшись до приятной усталости, Шаман присел на задние лапы и, закрыв глаза, опустил голову. Ему снова захотелось уйти, хотя бы сейчас, в свой единственный сон и досмотреть его до конца. Возможно, что Станислаф или, может, голос с берега, в котором любовь и нежность равны твердости и строгости, подскажут, куда ему, волку – дальше? Или – вглубь тайги, или затаиться где-то рядом с утесом, чтобы и не мешать сестре, а весна вот-вот явиться красавицей, да не одна, и присмотреть за ней, пока она все же одна. Как вдруг лежавшая рядом Марта вскочила на лапы. Медленно, но решительно подала продолговатую белую морду вперед. Прислушалась. Вспоров клыками темноту, ее натужный рык расколол тишину пещеры. В этот же самый момент вода подползла к ее лапам, а лоскуток пещерного озера проколола уже знакомая пика с мелкими зазубринами по краям. А за пикой – темно-синие глаза, удивления в которых было ничуть не меньше, чем в глазах Марты и Шамана…

Май выкрасил Кедры в нежные цвета весны. Тайгу посеребрил по линии озера и принарядил в коричневый и темно-зеленый бархат. С центральной улицы, хотя она была единственной, тайга просматривалась именно такой. День был солнечный и теплый, но по-весеннему для тех мест – зябко…

Налим выравнивал спину, оглядывал себя, и даже свои заскорузлые руки, нервно дергая молнию на кожанке: вниз-вверх. С Михаилом они, не торопясь, шли к Прибалту – так звали-величали нового человека в поселке. Михаил хотел с ним познакомиться еще в начале марта, услышав о нем впервые, да в поселке тот появлялся наездами, а неделю тому приехал в Кедры уже с семьей. До этого он купил дом на краю поселка, но добротный и ремонт не понадобился. Теперь это их, еще троих кедрачей, дом – чем не повод и не предлог познакомиться?

Волнение Налима было явным, а бригадир не мог взять в толк, отчего оно. Но и не имел намерения об этом спросить у того, плечистого и с серебристыми усами на смуглом широком лице, кто шел с ним рядом. Да и зачем спрашивать о том, что выдает себя само: неподдельное волнение – видно сразу. Главное, что волнение не прячется, а значит – это что-то личное. С этим у Налима строго: и Михаилу вспомнилось, как тот объявился в Кедрах лет пять или шесть тому назад.

…Рослый, плечистый и седой не по годам. И не цыган, как выяснилось позже, да что-то в нем было от цыганской бесноватости во взгляде. Что-то такое в глазах – завораживали, пожалуй. А уж бабы ходили на него посмотреть – какое там стеснение?! Дал Бог стать мужику, хотя и судьбу дал – не приведи Господь!

Но о судьбе знал только Михаил, и не распространялся по этому поводу – был у него с Налимом уговор по этому поводу. Хотелось забыть бригадиру эту вымученную в годах сердечную исповедь сразу же – не мог еще и сейчас. А тогда, когда Налим пришел к нему в контору и попросился на работу в артель, он ему сказал, как отрубил: или рассказывай, за что сидел в тюрьме, или проваливай – и не бреши, пожалуйста!

…Не солгал Налим – напился жгучих слез из глаз виноватых, да, упираясь совестливым взглядом, куда только мог, доверился все же Михаилу в своем сокровенном горе и несчастии – рассказал, как все было:

– С Артуром мы и военное училище заканчивали, и служили после в одном десантном полку. Дружили – это факт. Для меня мужская дружба – это, своего рода, строевой шаг во взаимоотношениях двух мужчин. Чёткий, точно вымеренный и предсказуемый. Мы так с Артуром и дружили: объединяли силы и усилия в одном, но общем, шаге армейской жизни. Офицеры, словом!

Женился я рано. Еще курсантом. Только стал я замечать за своим другом, что жену мою он не просто рассматривает, а раздевает глазами, впрямь, у меня же на глазах! Один раз так, другой раз так, третий, и, что просто не укладывалось в моей голове, делал это Артур открыто: абсолютно не озаботившись тем, что я рядом и это моя жена. Я ему при случае об этом сказал, а он даже в лице не изменился. Мы ведь друзья, говорю ему, зачем так?.. А он отвечает невозмутимо, и даже недоумевая, будто бы: да, мы друзья, да, она – твоя жена, только для него – всего лишь женщина, которую он хочет… И причем здесь наша с ним дружба, если в его планах – получить от нее, с ее согласия, чувственное удовольствие, но не разрушить мою семью?! Об этом он говорил спокойно и убежденно, и в моем согласии, как я понял, не нуждался. Но объяснил почему: мужская дружба не в том, чтобы кастрировать дружбой страсти и влечения один в другом. В чем она – Артур этого еще не знает, не разобрался до конца, но и не в том, чтобы я запрещал ему нравиться моей жене. Для него она – женщина его мужского желания. И когда я встречался с Ольгой, а потом и женился на ней, меня абсолютно не интересовало и не волновало, поэтому, а что же друг – может быть, он тоже влюблен в нее, может быть, тоже хочет на ней жениться?! …Признаюсь: да, не интересовало, и это – факт.