Что же представляли собой эти наставники и каким образом их слова превратились в основу нового класса текстов, выделяемых историей литературы, – столь отличных от более ранних фундаментальных текстов и священных писаний?

Одним из самых первых таких наставников оказался царевич, живший на северо-востоке Индии. Даты его жизни точно не установлены [184] , но сама жизнь стала легендой – и как легенда явилась источником мощного движения.

Его просветление началось, когда он услышал о красоте леса близ дворца его отца [185] . Везде, где видел глаз, деревья бережно укрывали от солнца, и берега прудов, украшенных восхитительными цветами лотоса, были покрыты нежной травой. Царевичу с трудом удавалось представлять себе такие чудеса. Его богато украшенные покои скрывались в глубине большого дворца. Все, в чем он нуждался, тут же доставляли многочисленные слуги или любимая жена. Беда была лишь в одном: царевич больше не хотел, чтобы ему что-то приносили, не просил, чтобы кто-нибудь отправился в лес и добыл ему в одном из прудов цветок лотоса. Он хотел сам пойти и увидеть все это [186] .

Царь, старательно ограждавший сына от внешнего мира, сильно опасался этого выхода и тщательно подготовил его. Ничто не должно было смутить возвышенную чувствительность души его сына: калек, нищих, всех больных и некрасивых убрали с дороги. К тому времени, как царевич и его колесничий выехали из ворот дворца [187] , улицы украсили флагами, гирляндами и густо усыпали цветами.

Царевичу понравилась экскурсия, он поверил в истинность всего увиденного: восторженные толпы людей, цветы, город. Но под конец ему на глаза попалось нечто странное. Неведомо откуда в его сторону неверными шагами тащилось существо с лицом, изуродованным глубокими складками. Неужели это была чья-то жестокая шутка? Царевич повернулся к колесничему и спросил, что это. Царь заранее приказал тому защищать царевича от всего, что могло бы потревожить его, но что-то заставило слугу сказать страшную правду: «Это сделала с ним старость». – «Что такое старость?» – поинтересовался царевич. Неужели она способна так же обойтись и с ним самим? «Да, способна, – ответил не умеющий лгать колесничий. – Более того, она обязательно это сделает» [188] . Вернувшись домой, растерянный царевич отчаянно пытался осознать полученный опыт.

Получив после двух подобных встреч представление о болезни и смерти, царевич решил порвать со своей привычной жизнью, которая теперь казалась ложью, и всем, что связано с ней. Он сделался бродячим нищим и стал жить на подаяние. Люди удивлялись тому, что юноша из богатейшего рода предпочел жить в нищете [189] , но аскеты отнюдь не являлись в Индии чем-то необычным (Александр Македонский встречался с такими «нагими философами», как он их называл, во время попытки вторжения в Индию) [190] . Придерживаясь избранного пути, царевич присоединился к пяти другим нищим и вместе с ними практиковал самую суровую аскезу и умерщвление плоти [191] . Он отказался от последних крох имущества и удовлетворения любых потребностей, все меньше заботился о поддержании существования, пока его, истощенного до полусмерти, не нашла деревенская женщина и не напоила молоком [192] . Царевич с благодарностью принял угощение. Немного восстановив телесные силы и душевное равновесие, он расположился под деревом бодхи [193] и задумался о том, что испытал за последние годы. Можно ли считать крайний аскетизм решением проблемы, или это всего лишь следствие его потрясения, гнева, утраты невинности? Умерщвление плоти не освободило от тела, но, напротив, заставило уделять ему больше внимания. Оно не успокоило его мысли, а лишь привело к бреду [194] . Разочарование в мире должно было найти другой выход.

Медитируя под деревом, весь род которого после этого был признан священным, царевич начал ощущать, что следствия его встреч со старостью, болезнью и смертью отдаляются от него. Поначалу смутно, но он осознал: жизнь, которая привела его от беспечного уединения во дворце к суровому внешнему миру, а затем к неописуемым страданиям, была не единственной его жизнью. Он появлялся на свет много раз, и теперь к нему возвращался опыт тех, прежних, непостижимых доселе жизней животных и людей – тысяч, десятков, даже сотен тысяч. И бессчетно умножилась отнюдь не только его жизнь. Мир, вызвавший у него столь тяжкое потрясение, был не единственным, но всего лишь одним из многих миров, которые он был теперь способен созерцать. Взирая на чудеса этих жизней и миров, он знал, что достиг того, что никак не давалось ему на протяжении шести долгих лет умерщвления плоти: просветления. Он стал просветленным – Буддой [195] .

У освободившегося от обременительных связей с миром Будды появились последователи. Первыми оказались его товарищи-аскеты, разочаровавшиеся было в нем, когда он расстался с ними, осудив избранный ими образ жизни. Однако при новой встрече с царевичем они поняли: ошибочный путь выбрали именно они. К Будде стекалось все больше народу: аскеты и обычные люди, жрецы-брахманы и люди из других каст искали его общества, надеясь получить от него поучение и через его посредство достичь просветления [196] .

Будда продолжал жить своей жизнью, перемещался с места на место, ежедневно встречался с просителями, питался простой пищей, мыл ноги, сам готовил себе место, и лишь потом усаживался и начинал учить [197] . Он не читал лекций, а предлагал своим последователям задавать вопросы, на которые терпеливо отвечал – короткими или длинными фразами, загадками или притчами, которые нуждались в объяснении. Это было не столько обучение, сколько переучивание, помощь в преодолении прежних привычек к образу мыслей и жизни. Будда убеждал слушателей отринуть свои мирские привязанности – к людям, к вещам, даже к себе самим. Обучение поиску выгоды в отстранении от мира было трудным, порой даже парадоксальным. Куда следует отступить ученикам, отказавшимся от мира, если не в самих себя? Некоторые уроки стали знаменитыми, как, например, одна из бесед в Шравасти, где Будда в ответ на вопрос, как назвать его сегодняшнее поучение, ответил, что это сутра о запредельной премудрости, отсекающей заблуждения алмазным скипетром.

Почему же учение Будды оказалось столь победно привлекательным несмотря на то, что было окутано парадоксами и загадками? Одной из причин явилась его всеобщность. Бывший царевич не пренебрегал даже скромнейшими из слушателей, разговаривал с ними, обращался к ним и обещал им нечто совершенно необычное. Его слова адресовались не к какой-то привилегированной группе, но ко всем и каждому. Все, у кого хватало смелости, могли следовать за Буддой и искать просветления. Каждый мог вступить с ним в спор [198] . Все это сильно отличалось от элитарного учения брахманов, которое Будда критиковал [199] . Если прежнее учение узурпировали брахманы и цари, то Будда обращался к каждому человеку индивидуально и вдохновенно призывал каждого изменить свою жизнь.