Что же представляло собой его наследство? Дело в том, что Сократ тоже отказался что-либо записывать. И не по неграмотности. Сын скульптора и повитухи, он не принадлежал к высшему сословию. Где-нибудь в других краях грамотность еще долго будет оставаться принадлежностью узкого круга привилегированных граждан – но не в Афинах, которые в конце V в. до н. э. являлись одним из центров просвещения человечества [238] . Благодаря алфавиту греческой письменностью было намного легче овладеть, чем многими другими системами письма: точная согласованность двадцати четырех букв со звуками означала, что письменный греческий язык был близок к разговорному. Не требовалось изучать и какой-то старинный литературный язык, вроде древнееврейского или староаккадского. Да и политическая система обеспечивала даже низкорожденному гражданину, даже рабу, приезжему или женщине, возможность научиться читать и писать. Рост грамотности ограничивался только стоимостью привозного папируса [239] .

Было у афинян и что читать. Уже несколько сотен лет назад была записана в Илиаде и Одиссее история Троянской войны. Подавляющее большинство продолжало воспринимать эти эпопеи в живом исполнении специально подготовленных сказителей, выступавших перед большими аудиториями. Но обе поэмы преподавали и в школах. Это означало, что знакомые с литературой гордились способностью рассказывать Гомера по памяти. Позднее произошел взрыв письменной литературы [240] , прежде всего – драматургии, для которой авторы черпали сюжеты из мифологического мира Гомера, а потом показывали спектакли в больших открытых театрах. Тексты бойко расходились в папирусных свитках.

Сократ тоже изучал Гомера, но не использовал письмо в своей методике обучения. Потенциальных учеников он находил в гимнасиях или на рынке – и втягивал в беседу. Это не всегда удавалось, потому что философ был, скажем прямо, довольно уродлив: небольшого роста, пузатый, курносый, толстогубый, с большими выпученными глазами, огромным нависающим лбом, большой лысиной. Кроме того, он всегда ходил в потрепанных одеждах, редко посещал общественные бани, не умащивал кожу и волосы маслом, почти не пользовался духами. Порой он забывал даже обуваться в сандалии [241] . Но, несмотря на неприглядный облик, он имел немало последователей среди аристократической молодежи города – потому что только он предлагал им новое мышление, в котором можно было подвергать сомнению все, даже Гомера.

Известно, что Сократ поднимал много вопросов, касавшихся Гомера и драматургов, использовавших гомеровские сюжеты. Что Гомер знал о гонках колесниц или войне? [242] Самому Сократу довелось сражаться пешим в знаменитой греческой фаланге [243] . Участвовал ли Гомер когда-нибудь в боях? Строил ли колесницу? Пахал ли поле? Гомера было принято цитировать по любым поводам, как будто он лучше всех разбирался во всем на свете, а Сократ сомневался в этом: некоторые строки Илиады и Одиссеи не имели смысла, другие казались противоречивыми.

Возражения Сократа против письменности заходили глубже сомнений в знаниях и авторитете Гомера. Как-то раз он сидел с одним из своих частых собеседников, Федром, в тени платана близ Афин, в тех местах, откуда некогда бог ветра Борей похитил юную красавицу. Федр принес с собой свиток с записью речи Лисия, одного из самых известных афинских риторов, и по просьбе Сократа читал ее вслух [244] . Сократ то и дело перебивал его, задавал вопросы и постепенно свел беседу к теме письменности. В Афинах стало очень модно писать [245] ; особенно эта страсть овладела самыми честолюбивыми гражданами и политиками. Но нужна ли письменность?

Сократ был категорически против – и для объяснения своей позиции обратился к происхождению письма. Для греков оно было связано с Египтом, с более древней, нежели греческая, культурой, обладающей красивой и недоступной для освоения системой записи. Нам эта система знакома как раз под ее греческим названием – иероглифы. Буквальный перевод этого слова – «священное письмо», и название должно было говорить о таинственной, религиозной, мистической сути письма, трудного для расшифровки, но способного открыть свое потаенное значение посвященным. Поэтому неудивительно, что Сократ пересказал Федру египетскую легенду о происхождении письма, согласно которой бог принес письменность египетскому фараону и расхваливал преимущества новой технологии, которая чудесным образом будет превращать мимолетные слова в вечные [246] . Письменность должна была улучшить память и вести к знанию и мудрости. Но правитель Египта отклонил предложение, так как понял: все получится наоборот. Люди перестанут запоминать, полагаясь на новое умение, и постепенно разучатся думать [247] .

Характерно, что Сократ на этом не остановился. Чтобы убедить слушателей, что последствия распространения письменности еще хуже, чем представлял их египетский фараон, он выдвинул ряд доводов. Письмо – лишь немая тень речи, способ удерживать слова без их звука, их дыхания, их души. Это лишь механическая выдумка, техническое новшество, которое влечет за собой огромные неудобства. Письму нельзя задать вопросы, вытекающие из его содержания; слова можно, против воли автора, изъять из контекста, в котором они прозвучали, что повлечет за собой недоразумение; а если слова переживут того, кто их произносил, то он никак не сможет опровергнуть возможные ложные истолкования [248] .

Сократ был самым рьяным противником письменности из всех великих учителей, отказывавшихся писать. Это неприятие показывало, какую великую силу письменность обрела в культуре. У Сократа имелось больше всего возможностей точно выяснить это: он принадлежал к одной из самых просвещенных групп населения всей своей эпохи. Сделавшись ключом к языку, письменность стала быстро распространяться, меняя при этом способы коммуникации между людьми и даже способ их мышления. Ее триумфальное развитие как раз и вызывало реакцию противодействия, которую возглавили харизматические учителя, в частности Сократ.