Гата подошла и протянула ему кроссовку, стараясь, чтобы свет фонарика не слепил его.

Парнишка дрожащей рукой забрал свою обувь. Потом завозился, обуваясь. Гата стояла спокойно, давая ему время справиться.

— Так вы не из этих? — снова спросил он, осторожно поднимаясь.

— Не, я домой иду, — как можно небрежней сказала Гата, но, похоже, что-то не то сказала, потому что пацан затрясся крупной дрожью, взгляд его заметался по мрачным могилам.

— Комплекс знаешь? — улыбнулась Гата. — На Ленина, желто-голубые дома? Вот я туда решила срезать дорогу.

У мальчишки дернулись вниз плечи, словно воплотилась поговорка про гору и облегчение.

— Спасибо, — выдохнул он.

Гата уже хотела отправить его по асфальтовой дороге к выходу из кладбища, но воображение подсказало, что туда, скорее всего, удрали его приятели. Если он с ними столкнется, вся история с испытанием на могиле повторится, — а тогда ее усилия были бессмысленны.

— Пойдем-ка, я тебя выведу, — сказала она, отступая по узкой тропе. — Куда эти хулиганы разбежались, не знаю, но на той стороне кладбища мы выйдем. Вернее, перелезем, а там посмотрим.

Пацан сник, но кивнул.

— Иди за мной аккуратней, — сказала она, разворачиваясь.

Они выбрались на асфальт.

Гата по очереди сняла и вытряхнула забившиеся травой туфли. Потом подождала, когда мальчишка приблизится к ней. Он подходил словно бродячая собака, привлеченная запахом сосиски, но уже на собственной шкуре знающая, что такое удары палкой по спине.

На вид он был крепким и даже упитанным, но таким сейчас зажавшимся, что даже летняя ветровка выглядела на нем на пару размеров больше.

Гата жестом поманила его за собой и пошла по дороге — так проще, решила она. Если мальчик не поведется на уговоры, то его собственный страх погонит его с места, где темно, жутко и где ты одинок.

Уже через пять шагов он нагнал ее, влетая в круг света от фонарика, который Гата нарочно держала на максимальном режиме. Влетел, сопя от страха, и даже пошел немного впереди, словно бы хотел, чтобы и за спиной тоже было светло.

— Как ты оказался здесь так поздно? — спросила она, когда они уже довольно далеко отошли от места встречи, а мальчишка перестал оглушительно сопеть.

Он молчал.

— Скоро полночь. Неужели родители еще телефон не оборвали?

Мальчик продолжал отмалчиваться, но через несколько шагов украдкой достал телефон из кармана ветровки. Когда экран подсветил холодным светом его озабоченное лицо, Гата увидела, как у мальчика сморщился нос. Видать, его дома ждали серьезные неприятности. Однако в том движении, с каким он положил телефон обратно в карман и дернул молнию, застегивая, Гате показалось, что он морально подготовился к любым трепкам дома. Значит, для него сегодняшние приключения были важнее родительского неодобрения.

— Почему вы не спрашиваете, что мы там делали? — шепотом спросил мальчик.

— И так понятно, — усмехнулась Гата.

Он сбил шаг и заглянул ей в глаза:

— Да?

— В каком ты классе?

— В седьмой пойду.

— Ну все верно, — она старалась говорить с добротой учительницы начальных классов, встречающей детей и рассказывающей, что их ждет в ближайшее десятилетие: — Испытание мира, нарушение запретов, поужасней и пострашнее чтобы… Вы совершили выход в возрастную зону, когда хочется пугаться и пугать, ищите способы… а читать детям сейчас, чтобы попугаться поосновательней, нечего. Страшилок и ужастиков для младшего и среднего школьного возраста нет. Я поневоле знаю, какие ниши сейчас как заполнены, а в каких недобор.

Мальчик с сомнением повел плечами.

— Я писатель, — пояснила Гата.

— Вы пишете ужасы про мертвых?

— Нет. Я детский писатель.

— Ска-азки, — протянул он; голос его был полон пренебрежения к маленьким, каким обычно показывают свою величину и взрослость.

— Почему сразу сказки?

Вместо ответа он негромко фыркнул, показывая, что потерял интерес, а потом вдруг выдал, не прячась и не приглушая голос:

— Мама говорит, что все писатели — бездельники.

Они вышли с темной дороги на асфальтовую площадку перед церковью. На фасаде церквушки горела слабенькая подсветка, из-за чего церковь казалась умирающей, словно у ее внутреннего света заканчивалась батарейка. На дороге справа был включен тусклый фонарь, и Гата смогла наконец разглядеть своего спутника подробнее.

На парнишке была серая ветровка, строго по его размеру, никаких свисающих плеч «на вырост» или коротких рукавов «пусть год так доходит», как казалось, пока он жался и ежился от страха еще несколько минут назад. Кроссовки ношеные, но не разбитые вдрызг, какие были бы, если бы мальчик был больше уличным, чем домашним. Стрижка явно свежая.

Женщина, ненавидящая писателей, не стала бы поддерживать такой интеллигентный вид сына.

— Твоя мама так не говорит про писателей, — с укором сказала Гата. — Зачем ты меня обманываешь?