Потом она поняла, что не только маленьких не спасешь, но еще и от больших получишь. Один раз, преградив дорогу на эскалатор такой мамаше, Гата по-настоящему получила — крик не указывать где ходить и пощечину.

Слезы обиды, сдавленные возмущения о человеческой глупости, сбивчивое «не понимаю, ну за что, за что…», страдания и зубовный скрежет, попытки подать заявление на увольнение, тоскливое утешение от умудренной жизненным опытом бухгалтерши «Успокойся и предоставь этих людей своей судьбе. Ты здесь не человек, ты здесь функция. Не пытайся относиться к клиентам по-человечески, не простят», — все это было. Прошло. Пережилось. У работников сферы услуг и не такое переживается.

Лида все еще подрывалась, но со временем и она все реже реагировала на подобные опасные действия чужих и взрослых людей.

«Какие все нервные, злые, недовольные. А откуда взяться доброте, когда ты или усталый, или раздраженный, или раздраженный от своей усталости?» — взгрустнула Гата.

Ругань у эскалатора набирала обороты. Потом прибавился низкий мужской голос, это присоединился кто-то из охраны…

Наконец стихло.

Лида вернулась взволнованная, напряженная. Но, похоже, мамашу совместными усилиями все же удалось направить к лифту.

Когда зазвонил местный, обе девушки переглянулись тоскливо. Никто не хотел брать трубку.

4

— Ладно, — Лида выдохнула сквозь сжатые зубы. — Я люблю свою работу. Она у меня есть. Скоро зарплата.

И смело взяла телефон:

— Абрамова.

Послушав голос в трубке, она прикрыла ладонью динамик и прошептала:

— Рекламщики. Просят зайти.

Гата развела руками, мол, кто попался, тому и идти. Но на всякий случай спросила:

— Чего хотят?

— Хорошо, сейчас приду… — Лида нажала на кнопку отключения и проворчала: — Да чего они могут от нас хотеть? Флэшку дадут в очередной раз, с набором старых роликов, только в другой последовательности, — она дернула каштановой гривой, указывая в сторону большого экрана, с которого улыбались дети, символизирующие покупательское счастье для посетителей этажа с игрушками.

— Может, новые дадут?

— Жди от их, лентяев. Хорошо еще, что рекламу лыж убрали из последней подборки… Попробую им сказать про этот баннер с телефоном, вдруг повезет, и перевесят над входом, а не над въездом.

Она взглянула на Гату в молчаливом призыве посочувствовать и поволноваться за нее. Потом вздохнула:

— Эх, мне бы твое спокойствие и невозмутимость.

5

Лида вскоре вернулась.

«Она гордая, как вершина горная», промелькнуло у Гаты очередное художественное описание.

— Ну, с чего бы начать! — выдохнула Лида, театрально падая в кресло. — Наверное, с того, что не зря я улыбнулась вчера мужику, ищущему выпить.

Гата не сразу вспомнила, о ком это она, а пока вспоминала, за стойкой уже развернулся спектакль одного актера, вошедшего в творческий раж.

— …а скулы-то, скулы-то какие! Вы же просто вся светитесь, говорит. Как солнце. Так что завтра! Завтра! Уже завтра!

— Я не поняла, — сказала Гата, — что завтра? Солнце?

— Я! Я завтра иду на фотосессию! Меня — слышишь! — меня пригласили на нашу обложку. Лицо июля!!!

Гата медленно моргнула.

Это заставило Лиду, подскочившую с кресла, сесть обратно и объяснить сдержанней:

— Мужик вчера искал выпить. Он оказался фотографом, который нам обложки для каталогов делает. Он меня вчера увидел, впечатлился, — Лида красивым томным жестом откинула за плечо волну каштановых волос, — а сегодня пришел к нашим рекламщикам сказать, что нашел модель на июль. И эта модель — я!

«Ее нос занял положение, соответствующее пику горной вершины», подумала Гата и немного огорчилась от того, что повторяется с описаниями, да и вообще все вышло как-то коряво.

Лида тем временем совсем разошлась. Она взяла стопку каталогов нынешнего месяца и принялась выкладывать их в ряд, каждый переворачивая передней обложкой вниз:

— Вот так тебя теперь увидят! Вот так увидят! — она потянулась в кресле так, словно бы валялась на пляже испанского курорта в купальнике, а не сидела за инфо-стойкой в дресс-коде «белый верх, черный низ». — Эх, заживем мы теперь с тобой, Татуся! Нас обеих признают! Нас обеих напечатают! Тебя внутри, меня снаружи. И будем мы с тобой отныне преданы бумаге.