Цель работы формулируется как выявление интертекстуальных референций к произведениям Э.Т.А.Гофмана в постмодернистских романах на немецком языке и установление существенных сходств/различий при разработке сходных тем и мотивов как обусловленных художественными и социокультурными парадигмами позднего романтизма и постмодернизма.

Этой целью определяется круг задач, которые необходимо решить в ходе исследования:

установить цель и тип интертекстуального взаимодействия писателей-постмодернистов с литературами прошлых эпох, романтической в особенности;

прояснить вопрос о сходствах и различиях романтической и постмодернистской художественной и социокультурной парадигм в контексте литературы стран немецкого языка;

выявить случаи интертекстуальных отсылок к произведениям Э.Т.А.Гофмана в постмодернистских романах на немецком языке, определить их интенцию, а также сходства/различия в разработке одних и тех же тем и мотивов;

установить характер интертекстуального взаимодействия анализируемых романов между собой.

Постановка такого круга задач диктует ограничение исследуемого материала. Работа не ставит целью рассмотрение всех аспектов текстуальной интеракции немецкого постмодернистского романа с литературой прошлого и романтической в частности. Приоритет отдан функционированию в немецкоязычной литературе постмодерна тем и мотивов, характерных для творчества Э.Т.А.Гофмана – так называемой «гофманианы», причём из всего многообразия жанров постмодернистской литературы выбран роман. Влияние Гофмана прослежено в четырёх романах знаковых авторов немецкоязычного постмодерна: П.Зюскинда – «Парфюмер», Б.Кирххофа –«Песочный человек», Р.Шнайдера – «Сестра сна» и Х.Крауссера – «Танатос».

Методика исследования базируется на историко-литературном и сравнительном анализе.

Методологическую базу исследования составили труды С.С.Аверинцева, М.М.Бахтина, А.В.Михайлова. Важную роль в формировании нашей концепции сыграли работы отечественных литературоведов – Н.Я.Берковского, И.П.Ильина, Ф.П.Фёдорова, Д.Л.Чавчанидзе, однако, специфика исследуемого материала потребовала широкого привлечения исследований зарубежных литературоведов – У.Виттштока, К.Либранд, П.фон Матта, В.Фрицена, И.Хёстерей, М.Шпанкен и др.

Научная новизна исследования заключается в том, что в нём даётся характеристика немецкого постмодернистского романа, мало изученного в России. Показана специфика его поэтики в контексте мировой постмодернистской литературы, а также в контексте развития литературы стран немецкого языка. Прослежена связь постмодернистского романа с литературой прошлых эпох, прежде всего романтической, в особенности позднеромантической. В работе отражены философские, социальные и литературно-теоретические основы постмодернизма и романтизма. Предложен новый взгляд на творчество Э.Т.А.Гофмана и его влияние на литературу современности.

Практическая значимость состоит в том, что содержащиеся в диссертации теоретические положения, касающиеся немецкого романтизма и постмодернизма, и результаты анализа исследуемого материала могут быть использованы в преподавании курсов «История зарубежной литературы XIX и XX веков”, а также включены в программы спецкурсов и спецсеминаров для студентов филологических факльтетов высших учебных заведений.

Апробация и внедрение результатов исследования. Основные положения диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры зарубежной литературы Литературного института им. А.М.Горького (2000, 2001), кафедры всемирной литературы Московской академии печати (2002), на Пуришевских чтениях в МПГУ (2001). Материалы исследования использовались при чтении лекций для студентов Литературного института им. А.М.Горького (отделение художественного перевода).

Структура диссертации. Специфика избранного предмета изучения, а также особенности поставленных задач определили структуру диссертационной работы. Она состоит из введения, трёх глав, заключения и списка литературы (237 наименований).

ГЛАВА I. ТВОРЧЕСТВО Э.Т.А.ГОФМАНА В КОНТЕКСТЕ ПОСТМОДЕРНИЗМА

1.1. Постмодернистская интертекстуальность

Иногда постмодернизм редуцируют до практики интертекстуальных игр, что, на наш взгляд, не верно. Во-первых, «цитатное мышление» является лишь одним из нескольких признаков постмодернистской литературы, систематизации которых у И.Хассана, П.Зимы, П.М.Лютцелера мы коснулись выше. Другое дело, что ставка на интертекстуальные референции – признак весьма существенный, коль скоро в несколько разных вариациях называется всеми исследователями без исключения. Во-вторых, в современном литературоведении признано, что всякая литература в той или иной степени создана с учётом уже написанных текстов. Правда, радикальный тезис Ш.Гривеля «Нет текста, кроме интертекста» [цит.по: 50; 227] представляет собой доведение понятия «интертекстуальности» до абсурда, и западное литературоведение таким радикализмом уже «переболело». Один из наиболее авторитетных исследователей интертекстуальных отношений Ж.Женетт скептически замечает: «Я берусь в каком угодно произведении проследить парциальные, локализованные и мимолётные отклики какого-либо другого, более раннего или более позднего. Подобный подход имеет следствием то, что совокупность мировой литературы растворилась бы в сфере гипертекстуальности, и её исследование стало бы едва ли осуществимой задачей» [132; 20].

В любом случае, постмодернистский роман не более интертекстуален, чем созданный по готовым шаблонам какой-нибудь заурядный бульварный роман 19-го века, центоны позднего Рима или любой текст классической китайской литературы. Мы вправе задаться вопросами: почему интертекстуальная проблематика именно в наши дни оказалась в центре внимания литературоведов и в чём специфика именно постмодернистской интертекстуальности.

Нами уже отмечался широкомасштабный кризис модернистского искусства в 50-ые – 60-ые годы. Стремление к безграничному выражению художнической индивидуальности, установка на оригинальность самовыражения субъекта привели к полному разрушению художественной формы и к полной бессодержательности, к кризису субъективности – неминуемому следствию любого радикального монологизма. Авторы художественных произведений, претендующие на неограниченную суверенность субъективного высказывания и его объективную значимость, остро ощутили не только непреодолимый разрыв между своей художественной продукцией и её реципиентами вследствие непонятности субъективного художественного языка, но также исчерпанность этого языка как материала высказывания. Так, в литературе, отказавшейся от традиционной сюжетности, всё менее связные речевые потоки вели, в конце концов, к умолканию. Чётко обозначившийся тупик литературного модерна породил разговоры о «смерти субъекта», «смерти автора» «смерти романа» и даже «конце литературы».