Конечно, если принимать во внимание исключительно статистические показатели, то на общем фоне всей русской внешней торговли удельный вес торговых оборотов с Персией и Закавказьем выглядел весьма скромно. В 1740-е гг. он не превышал 1 %, а в денежном выражении в наиболее благоприятные годы достигал 500–600 тыс. руб. без учета европейской транзитной торговли через Россию [112] .

Тем не менее для пограничной зоны, крупнейшим центром которой являлась Астрахань, значение торговли, в том числе внешней, трудно переоценить. Однако правительство России неожиданно решилось на весьма опрометчивый шаг, предоставив исключительные привилегии трем компаниям. Оно не посчиталось с интересами местного торгово-промышленного населения, а также купечества «низовых» российских городов, не замечая или не захотев заметить возможные последствия. А они вскоре дали знать о себе упадком внеш ней торговли с восточными странами, резким снижением доходов ее участников и реальной угрозой ухода значительной части торгово-промышленного населения в сопредельные государства.

Чем руководствовалось российское правительство, пойдя на такой шаг? Формально оно отстаивало идею Петра I о пользе торговых компаний, ссылаясь на императорский указ Коммерц-коллегии от 8 ноября 1723 г. [113] Если обратиться к тексту самого указа, то не трудно заметить, что в нем мысль Петра сформулирована в виде краткого и конкретного практического указания, а не в общей форме. К тому же она имела рекомендательный характер: «…Умножать торги, где потребно будет, компаниями, и партикулярно все компании в чужия места, а особливо в Гишпанию и Португаллию, сколько возможно неголосно делать, дабы лишним эхом вреда вместо пользы не было». Указ также говорил о пользе «принуждения» купцов, о чем свидетельствовал опыт голландской Ост-Индской компании. Под принуждением понималось оказываемое на купцов давление с целью обязать к вступлению в компании и внесению каждым участником пая, без которого никому «…чина не дадут, пока пай свой во оную не положит».

Таким образом, ссылка на данный указ была призвана создать видимость соблюдению законности при обосновании решения о учреждении привилегированных компаний-монополий. Очевидно, сенаторы хорошо осознавали зыбкость подготовленного ими определения, поскольку оно противоречило принятому 31 января 1724 г. Регламенту Коммерц-коллегии. 28-й пункт Регламента, одного из важнейших правоустанавливающих петровских документов, вменял в обязанность коллегии следить за соблюдением основных свобод, необходимых для развития коммерции: «Чтоб оное купечество свое порядочное и свободное течение имело и чрез принуждение препятствовано не было; ‹…› дабы никакия монополии или откупы товаров к предосуждению общей пользы позволены не были; дабы никому из подданных никакой обиды в купечестве не было и всяк бы свободно своим именем торги умножал без опасения; чтоб как чужестранным, так и своим выезд всегда свободен был… дабы они свободно в государство приезжать и паки отъезжать могли…» [114] . Тем не менее о наличии столь важных законодательно закрепленных положений члены Сената «вспомнили» значительно позднее, уже после того как компании-монополии получили право на существование и быстро показали свою несостоятельность.

Следовательно, решение о создании компании «персидского торга», собравшей вокруг себя основных противников, Сенат принимал под давлением верховной власти. Иначе трудно объяснить его избирательность и произвольное толкование законов, полное игнорирование Елизаветой Петровной сенатского выбора в пользу компании во главе с К. Матвеевым, отсутствие тщательной проверки финансового и имущественного положения членов компании М. Исаханова.

Однако даже предположив наличие возможности иного способа формирования компаний, то есть по европейскому образу и подобию, к чему питал явную склонность Р. И. Воронцов, трудно было бы рассчитывать на другой исход дела.

Политика жесткого протекционизма, неизбежно прибегавшая к включению механизмов государственного регулирования и регламентаций, необоснованных запретов и привилегий, к середине XVIII в. явно изживала себя. Прежние методы административного давления и наступления на имевшиеся весьма ограниченные экономические «вольности» торгово-промышленного населения уже оказывались неэффективными.

Попытка установить монополию на «персидский торг» в этом смысле весьма красноречива. Во-первых, она показала очевидную безуспешность стремления к решению экономических проблем с помощью старых методов исключительных привилегий, предоставляемых узкому кругу лиц в ущерб основной массе, задействованной в торгово-промышленной сфере. Во-вторых, открыто выраженное недовольство и противодействие этой массы заставило обратить на себя внимание правительственных кругов. В-третьих, проявленное недовольство нашло понимание и даже поддержку у представителей правящей бюрократии, как на местах у сменивших друг друга астраханских губернаторов, так и в столичных сановных кругах. Причем в среде последних не заметны принципиальные расхождения выразителей условно либерального и консервативного направлений по вопросам введения режима экономической свободы и либерализации законодательства. Некоторые различия обнаруживаются во взглядах на роль и участие государства в экономической жизни.

В целом же итоги образования и краткосрочного существования монополий во второй половине 1750-х гг. дали российскому правительству необходимый повод к переоценке прежде проводимой экономической политики и во многом предопределили появление двух указов, знаменовавших новый экономический курс.

Драматические события конца июня 1762 г., сопровождавшиеся узурпацией власти Екатериной, честолюбивой супругой императора Петра Федоровича, предвещали в ближайшем будущем множество изменений. Но менее всего, казалось бы, их следовало ожидать на первых порах в экономической жизни. Слишком много неотложных сугубо «политических» вопросов предстояло решить новоявленной императрице для укрепления своего положения на троне.

И действительно, первые крупные инициативы самодержицы в сфере экономики причислить к таковым, на первый взгляд, весьма затруднительно. Принципиальные по значению указы от 31 июля и 8 августа 1762 г. [115] нельзя считать продуктом исключительно самостоятельного законотворчества Екатерины и ее администрации, поскольку появились на свет вдогонку недавно принятым указам свергнутого императора (соответственно 28 и 29 марта 1762 г.), во многом разделяя и подтверждая их основные положения. Первый указ заявлял о полной ликвидации всех монополий в торговле в связи с деятельностью Персидской, Темерниковской и Среднеазиатской торговых компаний. Второй запрещал лицам недворянского происхождения покупку крестьян к своим фабрикам и заводам, положив конец существованию важнейшей привилегии владельцам так называемых «указных» предприятий на право обладания принудительной рабочей силой. Однако такой вывод был бы явно преждевременным. Последующая деятельность императрицы покажет и докажет наличие у нее собственной твердой позиции на этот счет. Предпринятое же почти сразу после восшествия на престол подтверждение юридической силы названных законодательных актов предыдущего царствования говорило лишь о том, что она соглашалась с основными положениями данных документов, понимала их своевременность и необходимость, а также свидетельствовало о проявленном внимании к экономическим проблемам страны.

В этой связи нелишне предоставить слово самой императрице с тем, чтобы посмотреть, как много лет спустя, подводя некоторые предварительные итоги первых лет своего царствования, она давала оценки проводившимся под ее началом экономическим мероприятиям и расставляла акценты. Речь идет о ее хорошо известной записке, опубликованной Я. К. Гротом в сборнике Русского исторического общества и озаглавленной им «Записка имп. Екатерины II об учреждениях, введенных в России в ея управление» [116] .