Когда Доминику было чуть за тридцать, он отправился в дипломатическую миссию в Данию вместе с епископом Осмы. По возвращении он решил попросить у Иннокентия III разрешения отправиться миссионером в Восточную Европу. Но папа дал ему более сложное задание: разобраться с еретиками на юго-западе Франции. Доминик отправился в графство Тулузское и попытался убедить катаров вернуться к ортодоксальному католичеству. Его, несомненно, шокировали некоторые верования катаров – например, осуждение брака и отказ признать телесное воскрешение, – но в то же самое время его очень вдохновляли их обеты бедности. В 1206 г. он построил дом в Пруйле, где женщины, недовольные тем, что им не позволяют вступить в брак и относятся к ним, как к наложницам, могли жить в собственной религиозной общине. В следующие годы он создал миссию, опиравшуюся на обе эти нити веры: проповеди против ереси и пропаганду бедности. Ему несколько раз предлагали сан епископа, но Доминик отказывался, настаивая, что главная его задача – основать проповеднический орден. В 1215 г. он сумел воплотить эту мечту в жизнь: один богатый житель Тулузы подарил ему большой дом, где разместились его уже довольно многочисленные в то время последователи. Позже в том же году он побывал на Четвертом Латеранском соборе и предложил Иннокентию III основать новый религиозный орден. Папа умер, не успев дать согласие, но его наследник, Гонорий III, все же дал официальное папское благословение Ордену братьев-проповедников, или доминиканцев, известных в Англии как черные братья.

Ордена серых и черных братьев расширялись с невероятной быстротой. Гонорий издавал буллы от имени доминиканцев, по сути, рекламируя орден среди западных христиан, и одобрил Устав, написанный в 1223 г. святым Франциском для францисканцев. На волне их успеха появились и другие нищенствующие монашеские ордена. В 1226 г. Гонорий одобрил основание ордена монахов-кармелитов, или белых братьев. Его наследник Григорий IX в 1231 г. благословил орден монахов-августинцев. Идея о священнослужителях, которые берут на себя обет абсолютной нищеты, воздержания и послушания и проповедуют простолюдинам в своих общинах, оказалась весьма привлекательной. Образ жизни нищенствующих орденов ассоциировался с образом жизни Христа, так что в них потянулись тысячи людей. Францисканцы и доминиканцы принимали в свои ряды и женщин: у францисканцев был сестринский орден клариссинок, основанный Кларой Ассизской в 1212 г., а у доминиканцев – собственная сеть женских монастырей, выросшая из первой общины в Пруйле. Нищенствующие монахи стали играть важную роль и в образовании. Доминиканцы начали преподавать в Парижском университете еще в 1217 г., в Болонье – в 1218, в Паленсии и Монпелье – в 1220, а в Оксфорде – в 1221. Францисканцы основывали богословские факультеты по всей Европе, в том числе в университетах Парижа, Оксфорда и Кембриджа.

Что же такого важного в появлении братьев-монахов? Новые нищенствующие ордена прорезали общество, строго разделенное на религиозную и светскую часть, и создали промежуточную организацию людей, обладавших многими добродетелями религиозной части общества и всей гибкостью светского. Они были образованны, как монахи: умели читать и писать и знали международный язык – латынь. Они были дисциплинированны, как монахи, следовали набору правил и подчинялись церковной иерархии. Они несли с собой доброе имя, благонадежность и честность церковнослужителей. Однако в отличие от монахов и других церковников они могли свободно путешествовать: их не связывало обязательство оставаться в каком-то одном доме, общине или приходе. Они жили в городах, общались с людьми, а еще не требовали десятин или пребенд, чтобы молиться или украшать свои облачения. Если монашеские ордена предыдущего столетия создали сеть, которая создавала, хранила и распространяла знания, то братья-монахи помогли этой сети распространяться намного дальше, глубже и быстрее, чем раньше. Нищенствующие монахи работали дипломатами и у светских правителей, и у лидеров церкви. Как образованные посланцы, путешествующие по миру и ведущие беседы с людьми во имя Бога, они становились отличными администраторами и переговорщиками. А еще из них вышли отличные инквизиторы: папы и епископы часто обращались к доминиканцам, чтобы те допрашивали еретиков, а после 1252 г. даже пытали их.

Нищенствующие ордена показали, что церковь умеет меняться со временем – в том смысле, что братья-монахи свободно путешествовали, проповедовали не только феодалам, но и купцам, и разбирались в новых вопросах веры, – в то же время сохраняя дух смирения и бедности, характерный для раннего христианства. Если бы церковь не могла пользоваться услугами этой многофункциональной группы святых мужей, то ересь, несомненно, вышла бы из-под контроля. Возможно, вслед за Альбигойским крестовым походом последовали бы Английский и Немецкий, а испанскую инквизицию основали бы намного раньше XV в. Так или иначе, после 1215 г. в течение трех столетий еретические верования в Европе носили лишь мелкий локальный характер. Судя по всему, нищенствующие монахи, особенно доминиканцы, сыграли важнейшую роль в том, что папа римский еще на триста лет сохранил полноту власти над христианством.

Наконец, не стоит забывать и об интеллектуальном влиянии отдельных братьев-монахов. Поскольку нищенствующие ордена сторонились личного богатства, но ценили ученость, они привлекали множество духовных лиц, участвовавших в самых передовых интеллектуальных дебатах того времени. Среди францисканцев выдвинулись великолепные богословы, например, Александр Гэльский, Бонавентура, Дунс Скот и Уильям Оккам. Но самым выдающимся интеллектуалом-францисканцем XIII в. был, конечно же, ученый и философ Роджер Бэкон, который читал лекции об Аристотеле в университетах Оксфорда и Кембриджа, изучал греческие и арабские труды об оптике, выступал за обучение наукам в университетах и написал множество работ по естественным наукам, философии, богословию, лингвистике, математике, оптике и экспериментальной науке. Он был первым человеком на Западе, описавшим порох, дал первое описание очков, выдвинул теорию, что медный шар, наполненный «жидким огнем», может летать, и в целом отличался невероятной широтой ума. Например, он считал, что можно построить огромный корабль, которым даже без весел может управлять один-единственный человек, что можно изобрести колесный транспорт, который будет двигаться с «неисчислимой» скоростью, не требуя тягловых лошадей; что люди смогут передвигаться в машинах, «словно птицы в полете»; что над широкими реками можно строить подвесные мосты «без быков и опор» и что водолазы смогут опуститься на морское дно с помощью особых подводных костюмов.

Среди доминиканцев тоже было немало интеллектуальных тяжеловесов: мистик и богослов Майстер Экхарт, ученый, философ и богослов Альберт Кёльнский (известный как Альберт Великий) и, конечно, величайший из всех богословов Фома Аквинский. Именно Фома Аквинский последовал примеру Абеляра, применив аристотелеву логику к религии, и изменил его максиму «сомнение ведет к любопытству, а любопытство ведет к истине» на «удивление ведет к исследованию, а исследование ведет к знаниям». Абеляр был готов принять, что некоторые вещи, например природа Бога, находятся за пределами рационального понимания, а вот Фома Аквинский считал, что все должно быть исследовано и рационализировано. Он вывел существование Бога из природы, заявив, что поскольку все, что движется, было приведено в движение чем-то другим, то в начале этой цепочки должен быть некий «первый движущий» элемент. Другой его аргумент регулярно цитируют до сих пор: раз мир выглядит упорядоченным и постоянно обновляет себя, значит, он был создан в результате разумного замысла Бога. Мы можем, конечно, предположить, что Фома Аквинский написал бы свои труды, сделавшие его самым выдающимся богословом Средневековья, даже если бы не был монахом, но нельзя сомневаться, что и его, и многих других поддерживали в их начинаниях ресурсы и информационные сети нищенствующих орденов, а интеллектуальное любопытство вдохновило их на еще более высокие достижения.

Широко распространено мнение, что до появления железных дорог в XIX в. люди не уезжали далеко от места рождения. Это предположение вроде бы подтверждается нашими родословными: до середины XIX в. наши предки обычно вступали в брак с людьми из своего или соседнего прихода. Но в этом аргументе есть очевидное слабое место: из того, что мы не готовы ходить на длинные дистанции сейчас, не следует, что люди не были готовы делать то же самое тогда. А из того, что люди искали себе пару в своей общине, где могли рассчитывать на поддержку или, может быть, наследство, не следовало, что они больше нигде не бывали.

Еще один часто повторяемый контраргумент, в котором тоже есть большой изъян. Викинги, пересекавшие океан, саксы, плававшие по морям, и римляне, строившие дороги, – чем не доказательство, что люди все же путешествовали на большие расстояния? Камни, из которых выстроен Стоунхендж, например, привезены из гор Пресели в Южном Уэльсе, которые находятся от него в 250 милях. Таким образом, получается, что люди всегда могли путешествовать, если хотели. Но историк обязан на это ответить: да, люди могли путешествовать – но не большинство людей. До XIII в. в путешествия на большие расстояния пускались в основном отдельные люди и группы, обладавшие политическим влиянием и способные себя защитить – например, римские армии, викинги или крестоносцы. Официальных лиц государства повсюду сопровождала королевская стража. Крупные феодалы путешествовали в сопровождении всего двора, в том числе множества вооруженных слуг. А вот простолюдины редко уходили от дома дальше, чем до поместного суда, пастбищ или церкви. Как мы видели в главе об XI в., уходить далеко от дома было слишком опасно. Для этого требовалась очень веская причина.