Шрифт:
Эйприл решила пустить в ход последний аргумент. Она показала рукой на переплетение труб.
— Кир! Взгляни, как они изогнулись, обходя деревца! Станция просто меняет конфигурацию!
Кир присмотрелся.
Ну да! Как он мог подумать, что слабые молоденькие деревца могут согнуть стальные трубы? Всё было именно так, как сказала Эйприл.
И он поверил… Но всё же, задал последний вопрос.
— А дорожки? Деревья их разрушают!
— Со временем всё восстановится.
— Не может этого быть! Крест из дорожек — основа Станции! Он неизменен, это обычный бетон!
— Вовсе нет! Чего это ты напридумывал? Если изменения происходят так медленно, что ты их не замечаешь — это не значит, что их нет совсем. На Станции, да и в целой Вселенной, нет ничего неизменного. Раскрошенный бетон восстановится, зарастёт.
— Может, Станция хочет уничтожить себя?
— Маяк не умеет мечтать о самоубийстве — без личности подобных идей не возникнет.
Эйприл заглянула Кириллу в глаза. Убедилась, что Тьмы больше нет, улыбнулась и подняла упавшую флейту.
— Садись рядом со мной. Посмотрим на океан. Я тебе поиграю…
— Но как я услышу музыку?
— Конечно же сердцем, Кирилл. Музыку всегда слушают сердцем… Правда, с музыкой у меня ничего не выходит: плаваю наверху, по тонкой плёнке сознания. А чтобы творить — нужно нырнуть в тёмную глубину неосознаваемого. Но я не могу — боюсь. Ведь недавно тонула…
Они гуляли до вечера. Каждый старался угодить другому, уступить, понять чуждую точку зрения. И, вроде бы, получалось.
Эйприл была настолько этому рада, что про обед просто забыла, а Кир не решился напомнить. Было по-настоящему здорово рядом с девчонкой, понимающей его с полуслова.
На закате они залезли на южную арку, и это случилось…
Они болтали ногами над бездной, но смотрели не вниз — на уставший за день океан, не на прячущееся за горами смущённое солнце, а только в глаза. Тонули друг в друге и растворялись — полностью, до момента, когда не остаётся уже никакого «себя».
И когда последний луч солнца угас, их губы соприкоснулись. У Кирилла они оказались безвкусными, а у Эйприл солёными — вероятно, от утренних слёз.
На ужин Эйприл приготовила блины. Кир поморщился.
— Ты что? Разве ты их не любишь? — удивилась девчонка, жадно запихивая в рот маслянистый кусок.
— Надоели уже… Одно и тоже целые дни…
— Целые дни? — Эйприл озадачено хлопала рыжими ресницами.
— Ага. Всё время их ем! А ты разве нет?
— Ну да… — по привычке, Эйприл решила соврать, хотя врать в этот раз не хотелось.
Кир посмотрел на ящик с консервами.
— А где Облако? И, что он ест?
— Вот же заладил! Откуда мне знать? У меня нет с ним телепатической связи!
— Вдруг он в беде?
— Нет. Я бы почувствовала.
Кир не нашёлся, что на это сказать…
Возле ректора валялись клоки белой шерсти.
Облако вылизывал жёлто-чёрный бок. Он очень хотел стать ягуаром. Сначала — ягуаром, а потом — львом. Или, кем-то ещё. Не столь важно, главное — бесконечная трансформация…
И охота.
Белоснежный пол, голубые насосы и серебристые трубы были усеяны кровавыми отпечатками лап.
Прямо над Облаком билось и завывало чёрное пламя.
Похититель веснушек
Луна лишь одна. Остальные — её отражения…
Живая ночная тишь, серебристые облака…
На стрелах громоотводов, пронзающих тьму — кровавое пламя…
Люди, машины и роботы остались внизу.
Весь этот человеческий муравейник — галдящий, жующий и жаждущий развлечений.
Улицы, пропитанные вонью жратвы и ароматами похоти, утопленные в фальшивом свете витрин — холодный неон, сотни раз отражённый от стёкол. Призраки-голограммы над цепями огней, над потоками транспорта.
Город… Алчущий, ждущий, текущий. Пожирающий тебя до конца, до кусочка…
Тут тишина. От режущих слух пульсаций мегаполиса остался только еле слышный отдалённый шепоток.
Только звёзды и тьма. Да вспышки красных заградительных огней, установленных на высоких металлических штангах.
Мне есть над чем поразмыслить.
Мэйби…
«Кир, я ведь давно тебя знаю. Давно люблю».
Что это было? Откуда она меня знает? Ещё и любит давно!
Фиест…
Почему ГСН не поднимает тревогу? Он — взрослый, ВДК у него установлен.